Скарабей

Марципан относился к Комаровскому снисходительно. Звал его Юрочкой, «режиссёрчиком» или «режиссёрушкой». И очень редко, под хорошее настроение, «Мальчишом». Проведя большую часть жизни в киношной среде, поварившись в ней, Марципан пришёл к выводу, что нельзя поспешно ставить крест ни на ком из коллег. Пока творческий человек жив, он может ещё не раз всех удивить. Но в Комаровского он уже не верил. Когда-то, в молодые годы, режиссёрушка мечтал снять фильм, по мотивам «Фауста» Гёте. О том, как человек возжелал стать великим и продал душу дьяволу. Он говорил, что перенёс бы действие в наше время, в современную Москву. Надеялся, что Миллер согласится сняться в роли Мефистофеля. Но время шло, Гриша умер, и Комаровский перестал говорить на эту тему. Похоже, смирился с тем, что его Фауст никогда не будет снят.

– Так откроешь или нет?! – возопил сосед. – В последний раз спрашиваю?!

Марципан чертыхнулся, встал, завернулся в одеяло и пошёл открывать, бормоча себе под нос проклятия.

– Иду, дорогой, иду! – крикнул он, вымучено растянув рот в улыбке, и отодвинул щеколду. – Заспался, извини Юрочка, не слышал, как ты пришёл.

– Ну, слава богу! – облегчённо вздохнул Комаровский и слегка приобнял Марципана. – А я уж думал, что дружбе нашей конец. Измельчал, народ, знаешь. Встретишь кого-нибудь из старых приятелей, кинешься к нему, а он морду воротит. Значит, добыл где-то деньги, кино снимает. Или пристроился к курям.

На языке Комаровского, «пристроиться к курям» означало жениться с выгодой, на какой-нибудь бизнесменше, торговке или даже чиновнице. Режиссёр втайне мечтал найти себе богатую жену, взять у неё денег, «запуститься» и осуществить, наконец, все свои замыслы. Но с каждым годом шансы его падали. Он старел, тощал, терял зубы и становился непривлекательным для женского пола. Кроме того, живя в деревне, Комаровский обленился и оборвался. В его гардеробе был всего один костюм чёрного цвета и белая рубашка с серым галстуком в косую полоску. Режиссёр говорил, что бережёт всё это для своих похорон. Летом он ходил в потрёпанных джинсах, клетчатой рубахе с закатанными по локоть рукавами, и сандалетах на босу ногу. Осенью надевал брезентовую куртку и резиновые сапоги. А зимой?.. Зимой Марципан не бывал на даче. На парикмахерской режиссёр экономил. Серые негустые до плеч волосы изредка подстригал сам. Но чаще, просто смачивал их и зачёсывал за уши. В баню Комаровский тоже выбирался нечасто. От него обычно пахло пропотевшей одеждой, а ещё дымом, сеном, дровами и… водкой. Комаровский любил выпить в хорошей компании, под хорошую закуску, но алкашом не был. Он пил, как все. От случая к случаю. Зато дымил, как паровоз. «С лица», Комаровский был костляв, высокого роста, на полголовы выше Марципана, с крупными руками и ногами. На его худом «лошадином» лице сидели бледные выгоревшие глаза и внушительный нос в форме груши. Марципан ничуть не удивился, что режиссёр с утра навеселе и с собой у него непочатая бутылка красного «Каберне». Он велел Комаровскому готовить закуску, а сам пошёл умываться.

Марципан включил бак подогрева воды и посмотрел в зеркало, висевшее над раковиной. Он увидел толстого старика, с мешками под глазами, с опавшими от волнения щеками, насмерть перепуганного и несчастного. «Мерзкий мальчишка, – подумал он, насупясь. – Позволил себе смеяться! Если б не он…»

Марципан отвернул кран и подставил лицо под струю тёплой воды. Закончив омовение, расчесал свои густые мягкие волосы, скрепил их на затылке резинкой, надел махровый банный халат голубого цвета и присоединился к Комаровскому.

Тот уже исследовал содержимое громадного холодильника. Достал и порезал сыр, колбасу и выложил на тарелку корнишоны домашнего засола и не забыл про шоколадные конфеты в праздничной коробке. Марципан любил шоколад и всегда имел его в доме в том или ином виде.

Они выпили по стакану вина, съели по паре бутербродов, похрустели огурчиками, поговорили о политике, о футболе. Потом Комаровский оседлал любимого конька. Стал сетовать на то, что умерло кино Эйзенштейна, Ромма и Шукшина, что нет больше крупных режиссёров, а есть одна мелкота, презирающая всё наше, русское, и рвущаяся в бездуховный Голливуд. Комаровский называл какие-то имена, приводил какие-то факты, возмущался, смеялся, грустил…

Марципан не слушал его. Ему не интересно было мнение неудачника. Одна мысль свербела в его мозгу. В московской квартире, на ковре, лежал труп журналиста, и с ним надо было что-то делать. Пока Комаровский сотрясал воздух, толстяк смотрел на него и раздумывал, можно ли довериться режиссёру. Всё сходилось к тому, что придётся. Не самому же ему возиться с трупом? Ну, вытащит он журналиста из квартиры, а что потом? У него не было машины, а у Комаровского имелась плохонькая «Лада». На ней, при желании, можно было вывезти останки корреспондента в безопасное место. Если режиссёр согласится. Положим, за деньги согласится. Но куда? Куда?..

– Что? – встрепенулся Марципан.