Скарабей

Рита ушла и вскоре вообще исчезла из города. А перед майскими праздниками стало известно, что она умерла. Перерезала вены. Отец, в прошлом, друг и сослуживец отца Генераловых, привёз её откуда-то уже в гробу и заботливо обложил цветами. Было тепло. Цвели яблони. Хоронили Риту всем городом. Мать Риты, многодетная домохозяйка, в чёрной кружевной накидке, со скорбным лицом, шумно вздыхала и часто промокала глаза толстым пальчиком, обёрнутым в носовой платок. Она будто скинула с себя тяжкий груз. И никто, даже шёпотом или случайно, не обмолвился о главном. Почему Рита это сделала? Свою тайну она унесла в могилу.

Письмо Лизы потрясло Марципана. Он даже взгрустнул ненадолго. Но Гриша сказал: «Это судьба». И Марципан успокоился. С Лизой они переписывались ещё несколько лет. Мечтали встретиться. Но встретились не скоро. Каждый раз что-нибудь да мешало. То съёмки, то отсутствие жилья. При всём желании, Марципану негде было бы принять сестру. Он жил у Миллера, на Арбате. Квартиру от Мосфильма получил, только отработав на киностудии пятнадцать лет. Марципан долго был грузчиком, «хлопушкой», администратором и только недавно был повышен до ассистента. Одновременно учился на экономическом факультете ВГИКа. Мечтал когда-нибудь дорасти до директора картины.

Марципану тогда было чуть-чуть за тридцать. Он посолиднел, располнел, отрастил косицу и стал говорить басом, становясь постепенно похожим на себя нынешнего. В тот год всё так удачно сошлось. Радость переполняла Марципана. Пора было отчитаться перед сестрой. И он позвал Лизу в гости. Лиза чуть не сошла с ума от счастья. И тут же прилетела в Москву. После стольких лет разлуки, они не могли наговориться, наглядеться друг на друга. Были в Кремле, на ВДНХ, в съёмочных павильонах Мосфильма. Всё было хорошо, пока Лиза не освоилась в Москве, не напилась и не стала резать ему в глаза правду-матку. Она конечно обо всём догадалась и назвала его этим ужасным словом…

Нет, Марципан не в силах был вспоминать дальше. Он зажмурился и начал считать до ста, чтобы уснуть. И уснул. Крепко, без снов.

Проснулся он от знакомых звуков. Соседский пёс, глупый дворняг по имени Вулкан, скулил и скрёбся на его крыльце. Не успев ещё толком открыть глаза, Марципан услышал зычный тенор соседа, режиссёра Юрия Комаровского.

– Сергеич! А Сергеич?! Ты дома? Замолчи, Вулкаша! – прикрикнул он на пса. – Я знаю, ты дома. Чего же не встаёшь? День уже. Если не в духе, так и скажи. Если заболел, вместе полечимся. Отзовись, Сергеич, а то я обижусь навек. – Комаровский всегда мыслил и говорил большими масштабами.

Пёс разразился заливистым лаем, а его хозяин обежал дом и сквозь тонкие прорези внутренних ставен пытался увидеть что-нибудь в темноте комнат.

Марципан разозлился. Соседа он не учёл. Комаровский, как все алкаши, был назойлив до отвращения. К тому же он был типичным мазилой, неудачником, вчистую проигравшим свою судьбу. Когда-то он подавал надежды, даже снял один фильм, про героического кобеля Вулкана. Потом года три ошивался в кабинетах Мосфильма, надеясь получить новую постановку, увлечь пузатых мэтров своими идеями, тряс листками заявок, хватал за рукава нужных людей, мотался по коридорам, курил на лестницах. И сдался. Отступил. Пошёл вторым режиссёром. Временно, на одну картину, потом на вторую, на третью…

– Сергеич! Имей совесть, открой! Я ведь знаю, что ты приехал! – продолжал взывать Комаровский. Вулкан истошно подвывал своему хозяину.

Марципан накрыл голову одеялом. Он надеялся, что сосед уберётся восвояси. Но тот и не думал уходить. Он был упорен. Особенно в мелочах. В главном легко сдавался и шёл на попятный. Проработав всю жизнь «на подхвате», Комаровский не оставил своих амбиций. Но с годами изображать то ли борца с режимом, то ли второго Тарковского, затоптанного завистниками, становилось все труднее. Он исхудал, пожелтел, просмолился от сигарет, пропитался их дымом, и выболтал, обесценил то немногое, что имелось в его душе и мозгах, что дано было ему от природы. Свой, пусть маленький, но талант. Комаровский и Марципан были ровесниками и оба не у дел. Но режиссёру жилось тяжелее. Менее талантливые, но более удачливые коллеги предпочитали брать себе в помощники молодых, быстроногих и улыбчиво-льстивых, у которых всё ещё впереди. Стареющий желчный честолюбец и выпивоха, был бы им, как бельмо в глазу.

У Комаровского тоже не было семьи. Круглый год режиссёр жил на даче, которую отсудил при разводе с женой. Летом дачу сдавал, а сам на время перебирался в сарай. Зиму проводил в доме. Топил печку, читал книги, лёжа на старой тахте, накрытой пыльным клетчатым пледом, пил и рассказывал псу Вулкану о своих творческих планах. Денег, полученных от дачников, ему хватало на выпивку и скромный паёк. Когда бывало совсем туго, он выкатывал из гаража старенькую «Ладу» и отправлялся в город, «бомбить», и возвращался нещадно излупцованный конкурентами.