Скарабей

Но были у Клавдии и недостатки. А именно: несговорчивость, чисто деревенское любопытство и частая смена настроений. Настроение её не всегда было заметно с первого взгляда. Но Марципан безошибочно мог угадать его по некоторым словечкам. Например, в хорошем расположении духа, Клавдия называла его «хозяин» или вообще никак. Чуть похуже: «товарищ». Ещё хуже: «гражданин». И совсем никуда: «мужчина». Бывало, что в течение получаса, он мог побывать и хозяином, и товарищем, и гражданином и даже мужчиной. Но Марципан старался не придавать значения таким мелочам. Рубашки и пироги были важнее. Сейчас Клавдия находилась в недельном внеплановом отпуске. Её дядя, щофёр, по пьяному делу угодил в аварию и приказал долго жить. Племянница отпросилась на похороны.

Марципан закусил в удовольствие, напился чаю и прилёг на диван отдохнуть, накрыв ноги клетчатым пледом. Но проспал почти до утра.

Какая только ему не снилась дребедень! Будто бы он приходит домой, открывает шкаф, а оттуда вываливается полуистлевший скелет… Комаровского. Глаза выпучены, зубы лязгают. Он вытягивает свои клешни, хочет схватить Марципана за горло и страшно воет:

– Убивец! Душегуб окаянный!..

Марципан отбивается, как может, поочерёдно отрывая от скелета… руку, ногу, голову.

Голова Комаровского катится по полу, потом замирает, ударившись макушкой об пол, и с жутким хохотом предрекает:

– На каторгу пойдёшь, английский шпион!

Марципан проснулся глубокой ночью. Его разбудил назойливый писк мобильного телефона, лежавшего на десертном столике, рядом с диваном. Этот изящный серебристый мобильник он подарил себе полтора года назад, на «два серпа». И выгравировал золотыми буквами на корпусе: «В. С. Генералову, в день 55-летия».

Марципан протянул руку, в темноте нащупал плоскую трубку, включил…

– Да? – хриплым со сна голосом спросил он. Ответом ему была тишина. – Слушаю! Говорите!

Марципан чертыхнулся. Со сна он не понял, что это эсэмэска:

«Генералов, я всё про вас знаю. Ваши руки в крови, и вы за это ответите. Ждите и бойтесь». Под сообщением стояла подпись: «Единственный свидетель». И это был не сон.

«Розыгрыш, – подумал Марципан. – Глупая шутка, в духе Комаровского. Таким, как он, деньги во вред. Они их портят. Разбогател на две тысячи и вот результат. Напился водки и бузит. Ну, ничего, приеду на дачу, разберусь с этим «свидетелем». Не свидетель он, если на то пошло, а преступник. И по делу пойдёт, как соучастник преступления! Вот так!»

Марципан кипятился, но на душе у него было тревожно. Как Комаровский мог послать ему сообщение? С чужого мобильника? Ведь своей трубы у него нет. Допустим, с чужого. И, что? Двух тысяч ему показалось мало? Или просто решил «повалять Ваньку»? Пощекотать нервы Марципану? Вдруг толстяк струхнёт и подбросит ещё деньжонок? «Эх, господа! Если б вы знали, как мало на свете порядочных людей!..» – подумал Марципан примерно, как Лопахин из Чеховского «Вишнёвого сада», горько вздохнул, повернулся к стене и опять уснул.

Но толком поспать ему так и не удалось. В пять часов утра пришло новое сообщение. В нём Единственный свидетель угрожал Марципану милицией и тюрьмой и требовал за молчание, ни много, ни мало, как десять «тонн», то есть 10 тысяч долларов. «Ну, вот, как в воду глядел! – рассердился Марципан. – Белая горячка у него, что ли?! Какие такие «десять тонн»?! Вытащил… ковёр из квартиры, подвёз до свалки и десять кусков зелёных?! Да за такую ерунду и двух многовато. А если вычесть мой коньяк и закуску, то одной тысячи за глаза бы хватило. Чёрт меня дёрнул связаться с этим Комаровским! К таким, как он, пропащим людям на километр приближаться опасно. У них вместо совести, кошелёк с дыркой. Ославят, заложат, продадут с потрохами за бутылку водки. Господи, какой же я осёл! Кому доверился?!»

Марципан ещё немного повозмущался, поворочался на диване и отключил мобильник. Но тут же зазвонил обычный телефон. Толстяк сначала крепился, не хотел подходить. Но телефон трезвонил так настойчиво, что он не выдержал, чертыхнулся, спустил ноги с дивана и сделал несколько шагов по направлению к стенке, в одной из отделений которой помещался белый японский аппарат. Марципан снял трубку, приложил к уху.

– Это ты, Юрочка? – спросил он с напускным дружелюбием. – Не молчи, я догадался, что это ты. И не сержусь. Пошутили, и хватит? Так ведь?

Но звонивший молчал. Марципана посетило недоброе предчувствие. Вдруг это не Комаровский? Что если режиссерушка по пьяному делу кому-нибудь рассказал о трупе, и этот кто-то сейчас донимает его, желая развести на бабки? Но Марципан быстро отогнал от себя неприятную мысль. Проще было думать на Комаровского. Марципан решил переждать, не гнать волну. Он вообще никогда не волновался заранее. Потому и был таким вальяжным, упитанным и имел прекрасный цвет лица.