Скарабей

– За что же так? По-фамилии и на «вы»? – пролепетал режиссёр, бледнея. Потом вдруг упал колени, поднял на Марципана красные от водки глаза и, ударив себя кулаком в грудь, взвыл, как настоящий трагик:

– Прости, Сергеич! Прости! Распоследний я негодяй! Нечистый меня попутал! Но деньги, Сергеич, деньги! Деньги так нужны! Прости, ладно? Потом сочтёмся. Если не простишь, я жить не буду. Повешусь.

Он обхватил голыми руками крепкие ботинки Марципан и тюкнулся нечёсаной головой в чёрную кожу его пальто, увлажняя её неискренними слезами.

– Повесишься?! Неплохая мысль! – Марципан захохотал, откинув назад голову, потом начал яростно вырываться из цепких рук режиссёра, приговаривая: – Вешайся. Вешайся, хоть сейчас. Никто не заплачет. Ты ведь конченый человек. Без совести, без чести. Тебе никогда не подняться. Ты никому на свете не нужен. И десять тысяч баксов тебя не спасут, и сто. Подумай хорошенько, что тебя ждёт? Ты никогда не запустишься! И жены «с курями» у тебя не будет! А будет, знаешь, что? Психушка, от белой горячки, и богадельня, от нищеты. И ещё – возможно, тюрьма. Тюрьма, от твоей патологической жадности. Понял? И никто тебя не навестит. И передачу не принесёт. И письма не напишет. И поделом. Так тебе и надо. Другой участи ты не заслуживаешь, так и знай.

Комаровский разжал руки и опал с лица. Справедливые слова Марципана пронзили ядовитой стрелой его исстрадавшуюся душу.

– Денег захотел?! – не унимался пышнотелый сосед. – Так иди, донеси на меня! Ты не всем ещё разболтал, что Валентин Генералов – убийца? Так продай эту новость газетчикам. Получи свои тридцать серебренников. Только помни, – Марципан сощурился и в очередной раз сделался похожим на Лизу, – если меня заметут, то и тебе не отбрыкаться. На одних нарах париться будем!

Марципан использовал всю уголовную лексику, которую знал, красноречиво поджал губы, повернулся спиной к Комаровскому, высоко поднял нос, натянул кепочку на косицу и поплыл к калитке, как большой кожаный шар. Выходя на улицу, он обернулся и, презрительно бросил Комаровскому:

– Не ходи ко мне и не вздумай звонить! Знать тебя не желаю! Не друг ты мне больше, а Иуда! – И стал полной копией сестры Лизы, с её бешеным красноречием и сумасшедшей тягой к правде.

Комаровский по-прежнему стоял голыми коленками на сырой осенней земле и потрясёнными глазами смотрел вслед Марципану.

Взволнованный этой сценой, Вулкан подбежал к режиссёру и лизнул его в щёку. Он был целиком на стороне хозяина.

Удовлетворённый мщением Марципан пошёл к себе, включил отопление, напился чаю с мёдом и клубничным рулетом и стал смотреть по видео фильм с Жаном Маре. Он обожал этого красавца. Потом открыл банку хорошего острого рассольника, разогрел. Достал из морозилки голубцы, поджарил штук восемь. Напился чаю с халвой, поел яблочек из своего сада, почитал кое-что из Жана Кокто и, как это часто бывает осенью, к тому же, в деревне, уснул сразу с наступлением темноты…

Проснулся Марципан в два часа ночи. На дворе бушевала гроза. Ветер ломал деревья в саду. Молнии сверкали одна за другой. Небо раскалывалось с грохотом. Ледяной осенний дождь барабанил по крыше, по крыльцу, гремел в водосточной трубе и раскачивал жестяную бочку. Для такого времени года подобное поведение природы было столь необычно, что невольно вселяло ужас и наводило на мысли о каре небесной и тому подобной чепухе.

Марципан прислушался. Сквозь этот шум явственно прорывался надсадный рыдающий вой. Это выл пёс Комаровского. Выл так безысходно, так печально, что у толстяка засосало под ложечкой и заурчало в животе. Он встал, вынул из холодильника холодную картофельную запеканку, отрезал кусочек и «заморил червячка». После чего надел поверх ночной рубашки халат, сунул босые ноги в ботинки и вышел на веранду.

Вокруг было черным-черно, и сплошная завеса дождя. Душераздирающий вой Вулкана не прекращался ни на минуту. «Вот, каналья! – подосадовал Марципан на режиссёра. – Напился и дрыхнет, как свинья в луже. А пёс тут с ума сходит. Все нервы истрепал. Хороший хозяин в такую погоду собаку на улицу не выгонит». Он набросил поверх халата кожаное пальто, снял с вешалки зонтик, раскрыл его над головой и, старательно обходя лужи, чертыхаясь и кляня про себя Комаровского, пса Вулкана и непогоду, направился к соседу.

Дождь молотил по зонту так, словно задался целью, во что бы то ни стало, добраться до макушки Марципана, стекал ручьями по его кожаной спине. Ветер вздувал его косицу.

Калитка режиссёра болталась на одной петле, изредка похлопывая на ветру.

Вулкан сидел привязанный на крыльце, под навесом, и выдавал рулады, пронзительным собачьим тенором, запрокинув голову вверх. Он скулил так неистово, так самозабвенно, что Марципан невольно заслушался. Потом опомнился и цыкнул на пса: