Скарабей

В трубке раздались короткие гудки. Но едва Марципан положил её на рычаг, телефон снова зазвонил. И снова молчание. Он опять положил трубку. Так повторилось несколько раз. Наконец, Марципан отключил и этот телефон, лёг на диван, укрылся ворсистым бледно-зелёным пледом с подсолнухами и стал рассуждать логически.

«Комаровский, конечно, козёл, выпивоха и «коровье ботало», – думал он. – Но не подлец и не стукач. Нажрался до чёртиков и дурит. Завтра ему это надоест. Проспится и позвонит. Ещё извиняться будет».

С этой мыслью Марципан уснул и спокойно проспал до девяти утра. А когда встал, принял душ, плотно позавтракал и снова прилёг на диван, с «Портретом Дориана Грея». Он обожал Оскара Уайльда, и этот роман особенно. Лучшего отдыха, совмещённого с эстетическим наслаждением, он себе представить не мог.

Но спокойно почитать толстяку не пришлось. Едва он включил телефоны, они зазвонили и запищали одновременно. Эсэмэски с угрозами посыпались на него градом. Марципан рассердился и всердцах захлопнул книгу. Он встал, надел серый мохеровый свитер, высокие непромокаемые ботинки, повязал белое шёлковое кашне, облачился в любимое кожаное пальто с кепочкой и поехал на дачу, разбираться с Комаровским. «Дориана Грея» он взял с собой, чтобы почитать в электричке. Но читать ему там расхотелось. Вместо этого, он всю дорогу смотрел в окно.

День был солнечный, но ветреный. Такие дни внезапно приходят на смену тёплым благодатным денькам бабьего лета. В самый неподходящий момент, когда уже начинаешь верить, что зимы не будет вовсе. Но однажды просыпаешься, и вот те раз! На дворе настоящая осень. И небо совсем другое, чем вчера, и солнце светит косо. Намедни ещё моросили дожди, грибов в лесу была уйма. А сегодня трава пожухла, под ногами хрустят лужи, и ветер гонит по оцепеневшей земле ворохи скрюченных листьев…

Так думал Марципан, подъезжая к своей станции. Он вышел из электрички на мокрую платформу, недавно здесь шёл дождь. Знакомая дорога через березнячок и грустные осенние поля должна была бы его успокоить, настроить на лирический лад. Но Марципан вспомнил о причине, побудившей его сорваться на дачу, и нарочно стал злиться на Комаровского, накачивая себя воспоминаниями о дурацких телефонных звонках и угрозах. От природы Марципан был слишком благодушен. Он знал эту свою черту, постоянно боролся с ней и опасался, что на свежем воздухе, под воздействием чарующих видов и запахов осенней природы, она возьмёт над ним верх. В итоге, он так распалил себя, что буквально вломился на дачный участок Комаровского, едва не сорвав с петель и без того хлипкую калитку.

– Выходи, подлец! – шумел Марципан, дубася кулаком в запертую дверь соседа. – Выходи, я тебе морду бить буду!.. Ага?! Стыдно?! Забился, как гад под половицу?! Боишься нос высунуть?! Выходи, не то дверь расколочу!..

Марципан безобразничал так минут десять. Пока из-за ограды соседнего участка не показалось изумлённое лицо бухгалтера дачного кооператива Сыкиной, разведёнки, с которой у Комаровского были шашни. Сыкина имела на режиссёра виды, потому в трудные минуты подставляла ему плечо и кое-что другое. Она кормила соседа супом из цветной капусты со своего огорода и картофельным пюре, но мяса жалела, вдруг не женится? Комаровский охотно пользовал соседку, но под венец с ней не торопился, надеясь на вариант получше. Сыкина была молода, ей не было ещё сорока, но глупа, хитра и округла. У неё была круглая попа, круглый бюст, круглое лицо и светлые, постоянно вылупленные глаза. Русые волосы она заворачивала в круглый пучок и одевалась в обтяжные кофточки и брюки, подчёркивавшие все округлости её тела. Комаровский за глаза звал свою пассию Неваляшкой.

– Здравствуйте, Валентин Сергеевич, – обрадовалась Неваляшка, узнав соседа.

– Здравствуй, Вера, – сурово сказал Марципан и отвернулся, давая понять, что в данный момент не расположен к общению. Неваляшка исчезла за забором, а он продолжал штурмовать дачу Комаровского, то есть долбить в дверь и выкрикивать угрозы.

Возбуждённый такой агрессией толстяка, пёс Вулкан тоже залаял и стал хаотично носиться по двору. Кобелю не всё равно было, что творится на охраняемом им участке.

Наконец дверь дачи Комаровского опасливо заскрипела, и режиссёр, явно «с бодуна», с опухшим лицом и всклокоченными волосами, в голубой майке, семейных трусах и резиновых сапогах на босу ногу, вышел на крыльцо. Он был озадачен поведением Марципана, но не успел выразить этого словами. Пыхтя и скрипя кожей, толстяк схватил Комаровского за худые плечи, стащил с крыльца и стал трясти, что есть силы, наливаясь краской.

– Ты, что же это, мерзавец?.. Ты, что же делаешь, а? – гневно вопрошал Марципан, не давая себе остынуть. – Я судьбу свою тебе доверил, а ты? Решил на мне нажиться?!

В глазах Комаровского мелькнул испуг.

– Как? Как ты… догадался? – сдавленно прохрипел он.

– Ка-ак… ты-ы… догада-а-ался! – тряся головой, передразнил режиссёра Марципан. – Я, что, по-твоему, обалдуй? – Марципан брезгливо отдёрнул руки. – Стыдитесь, Комаровский! Я от вас этого не ожидал!