Сказ о Владе-Вороне (СИ)

Сказал — и был таков. Правда, прежде чем дальше отправиться, явился в дом жреца нового бога. Тот как раз собирался паству баламутить и предать выступавшего против него человека лютой смерти. Вот с этим неинтересно было совсем. Вроде бы служитель, будто бы веру предков презирал и отвергал, называя язычеством богопротивным, а на коленях перед Кощеем стоял, словно раб последний, в ноги ему кланялся, лоб об пол расшибая. Само собой, отказался он от расправы и божился более не трогать отступников. Может, и врал, но, скорее всего, нет.

«Ну, смотри, — сказал ему Кощей, — коли обманешь или пустишь по его следу собак серых… то бишь, братьев по вере своей ложной, приду. И случится у нас разговор, который тебе точно не понравится».

Жрец закивал, запричитал, уверяя, что все сделает, как ему приказано, и еще долго подняться не смел.

«Все же хорошо, когда по земле за тобой черная слава стелется и вперед забегает, — размышлял Кощей после, — можно быть честным, душой не кривить и в ловушки не попадать. Еще б научить этому моего Ворона».

Он прекрасно понимал: не выйдет. Потому что он — существо древнее, испокон веков существующее, а Влад — сын вещего князя, человек и по рождению, и по сути. Не исправить этого никогда. Впрочем, и не нужно.

Долго ли, коротко ли ходил Кощей по Яви, перья собирая. Всего два осталось. Весту он напоследок оставил, а в эту избу поначалу хотел войти злым ворогом, да у крыльца остановился и внимательно, пристально все осмотрел, подмечая каждую малость. Затем отворил калитку, покосился на знак обережный. Не простой то был амулет, а брата Белобога, которого в этой местности Белуном звали.

Улыбнулся Кощей, покачал головой и осторожно пририсовал в стороне свой навник. Не в противовес брату, а дабы защита у дома и рода была тверже камня. Мельком подумал, что осуждал Влада, а сам ничем не лучше: добровольно взял под защиту того, кого знать не знает и доселе ни разу не видывал.

«Ну и где витает твой разум, Кощей Бессмертный?» — обратился он к самому себе, но не получил ответа, да и негде его было выискать. Вместо этого взор затуманился, перед ним пронеслись воспоминания.

…Мчал быстрее стрелы конь черногривый — скалился, огонь и пар из ноздрей выпускал, ржал громче грома — туда, где в хранилище Прави стоял сосуд. Заключил в нем Род Прародитель знания прошлого, настоящего и будущего, девятью печатями запечатал. Сорвать их только Белобог мог, однако тот не собирался этого делать, полагая, что нельзя людям ведать предстоящего. Неинтересно знать свой путь до конца — тоска загрызет. Не говоря уж о попрании свободной воли и умения изменять бытие, всем людям даренном. Способны они воспротивиться уготованному, и не случится тогда ничего хорошего.

Ох и не любил Кощей подобных «ловушек для разума», а отворачиваться от них полагал глупым. Может, и все верно брат говорил, однако сам Кощей — не человек. Владела им идея великая людей под руку взять. Разве то не благо, если он, все наперед зная, живых по правильному пути направит, где требуется, соломки подстелет, от ошибок роковых убережет?

«Все разрушится, остановится да перепутается», — заявил тогда Велес. Впрочем, этот всегда брякал что-нибудь под руку.

Собрал Кощей войско, повел на Правь. Боги против него встали во главе с любимым братцем. Кощей, скорее, самому себе меч в грудь воткнул бы, чем ему (и что-то подсказывало: в этом случае его бессмертие могло и не сработать).

Страшная то была битва. Всем миром на него одного навалились, но, казалось, сил у Кощея от этого лишь прибавилось. Один в поле не воин? — присказка для тех, кто правды своей не ведает. А у него имелась даже не правда, а истина. И плевать, что Семаргл огнем черную рать палил, от этого та лишь броню толще растила. Стрибог ветра насылал, да с броней и вес прибыл. Ничего вихри его поделать не могли.

Веселился Кощей, на поле ратное глядя. Нравилось ему щелкать правян по носам, а то больно зазнаваться начали: спесь же обламывать необходимо, иначе к беде приведет. Но призвали на свою сторону правяне союзников: волхвов и чародеев людских, птиц, зверей и рыб всяких. Дрогнул Кощей, поскольку мог он сколь угодно бить равных себе по силе соперников, но губить тех, кого защищал, не смел и не желал.

Сойдясь с братом один на один в поединке, они не столько бились, сколько разговаривали, выход из битвы отыскивая, но такой, чтобы равновесие сохранить и большого ущерба всем трем мирам не нанести. Кощей уж и не помнил, кто первым из них воскликнул: да светом же! Нередко мысли у близнецов сходились, когда действовать следовало.