Сказ столетнего степняка

Я многого ждал от него, но только не этого! От растерянности чуть не обжегся папиросой и сильно вспотел. Значит, все-таки могу выйти отсюда живым! А это уже стоило многого! Остальное посмотрим!

Но я молчал и сохранял спокойствие.

– Ну, че молчишь? Думаешь? А что думать-то? Хочешь стойко выдержать все испытания и проявить героизм? Ну, это здесь не пройдет! Раз, два, три – и замри! Навеки! Все, кто выходит отсюда живым и невредимым, дают согласие сотрудничать с нами! Просто так мы никого не выпускаем! То, что они потом говорят, мол, оправдали ввиду доказанной невиновности или выпустили из-за чистосердечного раскаяния – это брехня, лапша на уши наивных масс!

Он прошелся по кабинету, потирая руки и встал сзади меня. Он дышал мне в затылок, и это нервировало. Так хотелось вскочить и дать ему кулаком по лицу, свернуть шею, разорвать в клочья. Но, стиснув зубы, молча терпел.

– Твой род виновен перед советской властью! – продолжил он уже другим тоном. – То, что ты и некоторые сородичи преданы властям и честно работают, может и не перетянуть чашу весов в свою пользу. Одного Салима достаточно, чтобы вас всех поставить к стенке!

Мои руки и ноги стали ватными. Он вернулся на свое место, довольно глядя на мой страх, а я неимоверным усилием воли заставил себя сидеть спокойно. Мысли лихорадочно скакали в голове – неужели они поймали Салима? Если да, где же он? Жив или мертв? Но спросить об этом я не мог.

Узункулак, молва народная, доносила, что Салим с горсткой храбрецов присоединился к басмачам и в горячих песках Средней Азии бился с красногвардейцами. В тридцатые годы дошли слухи о том, что Салим примкнул к восставшим против конфискации и коллективизации. После жестокого подавления восстания он будто растворился в хаосе тех лет, вроде скрылся вместе с непокорными мангыстаускими адайцами среди барханов туркменских Каракумов, и узункулак уже редко доносил о нем весточки, овеянные легендой. А после голода тридцать второго вообще прервались все слухи о нем. Мы думали, что он либо умер от голода, либо был убит в бою, либо бежал за кордон – в Афганистан или Иран.

– Про вашего братца легенды ходят в степи, – продолжал следак с ехидством. – Говорят, он дух непокорных кочевников, воскресший ради возмездия безбожникам. Согласно народной молве, является то в облике стрелка и карает кафыров, то есть нас, советских работников. А иногда из глубины степи, в темную ночь, прилетает его пуля, не знающая промаха, и поражает того, кого ненавидит народ, кто заслуживает смерти. В этих сильно преувеличенных россказнях, к сожалению, есть и доля правды – в течение последних лет несколько ответственных советских работников были застрелены. Но от нас никто не уходил, и не уйдет! Вот и час возмездия настал! Отвечать-то надо за братца-призрака! Так что выбирай – или пан, или пропал! Либо – либо!

Он сильно ударил кулаком по столу. Это был мой шанс. И я молча, тяжело кивнул ему. Мой мучитель возликовал. Налил еще по полстакана первача и произнес здравицу. Мы выпили, этим как бы скрепляя наш договор о тайном сотрудничестве.

Я твердо решил: открыто спорить, тем более вступать в схватку с этой чудовищной машиной бессмысленно. Что было бы, встань я в позу героя, как пишут в высокопафосных книгах, и крикнул бы на весь свет: «Нет! Не буду хитрить, поступаться своими принципами! Я честный человек и остаюсь им даже в смертный час! Буду говорить только правду! Лучше погибну в борьбе, стоя с гордо поднятой головой, чем буду жить на коленях, прогибаясь, обманывая всех и себя!» Да просто расстреляли бы, и конец!

Я выбрал путь гибкости и хитрости.

Необходимое отступление

Так повернулась в совсем неожиданную сторону линия моей жизни.

Теперь я думал не только о том, как выжить самому, но и старался по мере сил предостеречь кого надо и даже предотвратить арест невинных людей, помочь некоторым уйти от карающей машины НКВД.