Сказ столетнего степняка

Я смастерил из простых сухих досок домбру, склеил, сделал струны из тонкой кишки козы и начал учить внуков, как мог. Так я сопротивлялся мракобесам от советской власти!

Только через несколько лет, усилиями разумных патриотов-казахов домбра опять приобрела свой высокий статус.

Переживая вновь в памяти всю свою вековую жизнь, поймал себя на мысли, что при всей кровавой тирании и несправедливости, жизнь есть жизнь, и в ней есть как плохое, так и хорошее. Если задать прямой вопрос, чего же было больше – зла или добра, я бы затруднился ответить. А кого больше встречал – хороших людей или подонков? Тут вообще невозможно ответить однозначно. Дело в том, что один и тот же человек в одной ситуации проявляет себя молодцом, а в другом случае оказывается, мягко говоря, не совсем на высоте. Такова жизнь, и таков людской род, и с этим ничего не поделаешь. Надо принимать всех такими, какие они есть, и стараться самому оставаться человеком.

Может, я ошибаюсь, кто знает. Но в одном уверен – выносить однозначный приговор целой эпохе отдельного народа или такой сложной страны, как Советский Союз, где жили много национальностей, нельзя! Объективно это невозможно, а судить субъективно и предвзято, загонять в узкие рамки многогранную историю глупо. Даже жизненный путь одного человека не вмещается в судейский приговор обвинителей прошлого. Все было в ту эпоху: и хорошее, прекрасное, возвышенное, а так же плохое, гнусное, отвратительное. Что поделаешь, такова величие жизни, такова история, которая не знает «если…»

…В семидесятые годы наступили времена облегчения – худо-бедно, но люди зажили по-человечески. Иногда кажется, что эти лет пятнадцать были подарком судьбы многострадальному советскому народу за все лишения и муки. И народ жил, отдыхал от души. Мирный труд, твердая зарплата, сравнительно неплохой жизненный уровень радовали массы. По вечерам все прилипали к своим черно-белым телевизорам, голубой мираж манил своей магией, уводя мысли и чаяния в неизведанную даль, отрывая от шероховатой реальности.

Период правления Брежнева до начала перестройки и развала СССР почему-то называется застойным периодом. Застойный период – застольный период, говорили в народе. Ох, посчитать бы на компьютере, сколько человеко-часов просидели и сколько проели-пропили в те годы граждане Советского Союза! Сидели, как могли! А что делать! В то время все сидели – одни за большим столом руководили нескончаемыми заседаниями, другие жадно ловили взглядом в маленькой щелке железной решетки кусочек белого облака, лениво проплывающего мимо. А многие сидели за большим дастарханом – накрытым столом и ели-пили, пили-ели. И говорили не умолкая обо всем на свете. Так мы отводили наши задыхающийся в железных тисках советско-коммунистической диктатуры души.

Народ пировал и потихоньку спивался.

Вообще, застойный период – застольный период заслуживает особого внимания. Время было интереснейшее! Это сейчас хают его на разный лад. А тогда жилось весело!

Легенды ходили о похождениях руководителей. Проделки начальников, прикрытые политическими лозунгами, – целая история!

Рассказывали, что такой-то хороший оратор, очень образованный человек. Его ораторство в том, что он умел лучше других вешать лапшу на уши, а цитаты, подобранные с умом и используемые точно к месту, придавали его словам вес и поднимали авторитет в глазах прямолинейных партийцев и наивных масс.

Жизнь народная была вольная. Душа нараспашку. Все всегда были готовы помочь друг другу бескорыстно. Никто денег не брал за оказанную посильную помощь. Брать деньги, особенно у своих земляков, считалось позором. Об этом даже и не думали. Зато обмывать сделанное дело было в порядке вещей. Это был неписаный закон застольного времени, некий кодекс чести. Подвез человек на машине солому соседу, починил велосипед, или еще чего сделал – бутылку на стол и пошло, поехало. Задушевные беседы переходили иногда в жаркие дискуссии с мордобоем, а примирение поссорившихся соседей назавтра становилось отличным поводом для похмелья. Самое интересное, деньги на водку находились всегда.

А столько интересного происходило вокруг.

Добрые соседи, мы с Николаем и Лионом были друг для друга и неким моральным судом. Если казах натворит чего-нибудь, они начинали подтрунивать надо мной: «Ей, Асеке! Что такое, а? Ваши там, говорят, того… хе-хе-хе!» Я тоже не оставался в долгу, и когда русский или немец, украинец или белорус облажается, непременно высмеивал соседей. Бывало, мы своих стыдили за дурные поступки или слова: «Как тебе не стыдно? Что скажут русские, если узнают?» «Прекрати! Немцы будут смеяться над нами!» Нередко мы слышали, как русские или немцы отчитывали своих: «Не позорься перед народом! Казахи будут высмеивать нас!»