Сказ столетнего степняка

Никогда не думал, что выступлю с таким политическим заявлением в райкоме партии, в кабинете секретаря по идеологии. Ну, довели! Когда вопрос стоял о жизни и смерти родного языка, а значит, всей нации, наверное, каждый казах думал и переживал как я.

Разговор принес пользу. Зигзаг почти полушепотом сказал мне, что еще не все потеряно. Если до начала учебного года, за две недели, в первый класс наберут семерых, а в остальные существующие классы дополнительно по нескольку учеников, по закону никто не посмеет закрыть школу.

– Так что действуйте, Асеке! Только тихо, а я обещаю поддержку!

И мы начали искать и собирать детишек.

Обратились к родственникам, знакомым, живущим в совхозах, где были казахские школы, попросили отправлять своих детей в Степняк, в интернат, чтобы заполнить пустующие парты во всех классах. Нашлись все-таки казахи, которые беспокоились о будущем нации, и отправляли своих детей в единственную в районе среднюю казахскую школу имени Абая.

Но беда была в том, что во многих казахских аулах, совхозах не было казахской школы! В ауле Кенащи, где жил мой сын, герой-коневод Кабдош, почти девяносто процентов населения были казахи, но школа была русская. Все десять детей Кабдоша и Мариям учились по-русски. В ауле Бирсуат, центре совхоза «Восточный», где жила моя старшая дочь Майке, школа была тоже на русском. Восемь ее детей тоже учились по-русски. Представьте себе, дети до семи лет росли в казахской семье, говорили по-казахски, а затем началась для них совсем другая жизнь. Надо сказать, что они все-таки сохранили свой родной язык, но большинство только на разговорном уровне. И это было драмой, которая неумолимо перерастала в общенациональную трагедию. Все мои дети в свое время учились по-казахски, но уже внуки и правнуки разделились – многие из них ходили в русские школы, поскольку в тех местах, где они жили, попросту не было казахской школы. И я, их дед и прадед, глава рода, не мог ничего поделать с таким положением вещей. Единственное, что было в моих силах, постоянно говорил с ними на родном языке, рассказывал о культуре, истории и традициях. Мои потомки знали родной язык, правда, некоторые только тоже на разговорном уровне.

Невзирая ни на что, все пятеро детей младшего сына Айгали, с которым жили вместе, учились в казахской школе в Степняке.

А мой второй сын Темырбек, учитель литературы и языка, жил в ауле Сауле, где почиталось все казахское. Поющий аул называли Сауле в народе. Школа была казахская, почти весь аул играл на домбре, и четверо моих внуков тоже пели свои песни. Но вот младшей дочери в этом плане не повезло – она жила и работала в городе Петропавловске. Ее муж, наш зять, учился в русской школе, рос среди русских и плохо знал родной язык, обычаи и традиции казахов. У них росли трое детей, и все они говорили только на русском. Я много раз возмущался этим, говорил откровенно с дочкой и зятем, бывало, метал громы и молнии, но ничего не помогало. Зять и дочь разводили руками и обреченно признавались: «Это веление времени! Мы живем и работаем в русскоязычной среде, и там казахский язык попросту не нужен! Да, понимаем, что надо знать родной язык, беречь культуру, но не знаем, как быть?! Ничего не можем поделать!» О чем говорить дальше? Вот так история, творимая не нами, играла с нами.

Время брало свое, и политика слияния наций засасывала всех. И уговорить многих казахов, живущих в казахском райцентре, отдать своих детей в первый класс казахской школы, стало трудной, даже невыполнимой задачей.