Сказание о Доме Вольфингов

– О Солнце мое Лесное, правильно задаешь ты мне этот вопрос… правильно спрашиваешь, почему не одел я в сражение твой дар, Сокровище Мира, сработанную гномами кольчугу! Но что говоришь ты? Я не усомнюсь в твоей вере в меня и изобилию твоей любви. Что касается воли Богов, я не знаю ее, да и не могу знать, не могу направлять ее так или иначе. Ну а того, что ты сказала о своей любви, и о том, что я предпочитаю смерть, я совсем не понял. Не стану говорить, что люблю твою любовь больше самой жизни, ибо и то и другое – и моя любовь, и моя жизнь – сплетено так туго, что их уже не разделить. Слушай же теперь, что скажу о хоберке. Я понимаю, что не без серьезной причины хочешь ты, чтобы я ходил в битву в твоем подарке, чудесном доспехе… должно быть, судьба моя связана с ним. Или паду я перед врагом, если не окажется его на мне, или же случится со мной в таком случае нечто не подобающее воителю-Вольфингу. Посему скажу тебе, почему дважды ходил в битву с Римлянами, не прикрыв тело кольчугой, и почему оставил в Чертоге Дейлингов хоберк, который вижу теперь в твоих руках. Слушай: когда вступил я в их чертог в той кольчуге, подошел ко мне древний старец, покрывший себя доблестью в дни былые; он поглядел на меня любящими глазами, как если был отцом нашего народа и передал мне свою ношу. Но когда увидел он хоберк и прикоснулся к нему, скорбь погасила любовь в глазах его, и сказал он слово о злом предзнаменовании. Вспомнив, что говорила ты о кольчуге и как уговаривала меня носить ее, я решил, что хоберк сей может спасти одного человека и погубить целый народ. Скажи мне, что это не так. Тогда я надену кольчугу и с радостью приму в ней и жизнь, и смерть. Но коль скажешь ты, что рассудил я правильно, и что проклят сей доспех, тогда ради блага народа я приму на себя дар и проклятье и умру в великой славе, потому что будет жить тогда род наш. Если же ради тебя одену я эту кольчугу и ничего не будет от этого Вольфингам, и я не погублю их, скажи мне об этом. Ответила она:

Славное слово, любимый, благословенны твои уста.
В сердце моем надежда отныне легка и чиста.
Да, спасению мужа послужит этот доспех.
Послужит могучий роду, какой же в этом есть грех?
Где ты ищешь проклятье, если спасешься и вновь
Будешь жить между Вольфингов, чувствовать их любовь
В доме, который Боги вверили в руки твои,
Слушай же дальше, любимый: ты не из Волчьей родни.
Твой отец из Чертога Небесного – я не вправе имя назвать —
Спустился в чужом обличье, чтобы тебя зачать.
Ну разве судьба Вольфингов вплетена в ту самую нить,
Что сплели для тебя Норны? Скажи, разве может быть,
Чтоб судьба могучего рода от твоих лишь зависела рук?
Ты могучий и мудрый витязь, но скажи мне, о старый друг,
Разве лишь ты в чертоге в сече силен и суров,
Разве мужами ратными оскудел ныне Волчий Кров?

Тиодольф чуточку покраснел, однако же не отводил от нее взор. Опустив хоберк на землю, Вудсан сделала шаг к нему. Брови ее сдвинулись, лицо побледнело, а фигура как будто бы выросла.

Воздев белую руку, она громко воскликнула:

Внемли, Тиодольф Могучий, если захочешь навлечь
Беду на род славный Вольфингов, покарает тебя мой меч.
Ибо близки мне родовичи, и я готова отдать
Наши с тобою жизни, чтобы Вольфингам устоять.

Тут она бросилась к мужу и крепко обняла, и прижала его к своей груди и расцеловала. Тиодольф ответил ей поцелуями, и не было рядом никого, кто мог бы помешать им – кроме неба, раскинувшегося над их головами.

Прикосновение губ и тела Вудсан, шелест голоса, изменившегося и тихо нашептывавшего ему на ухо простые слова любви, отвлекли Тиодольфа от жизни, полной деяний и сомнений, вернув в те прекрасные дни, что навсегда остались в его памяти, после того как восстал он на поле брани.

Так, рука об руку, сидели они на сером камне, голова ее лежала на его плече… как двое влюбленных в дни мира – молодых и никому неведомых.