Сказание о Доме Вольфингов

Грянул последний час, а с ним окончание битв.
Завтра и послезавтра – время мирных молитв.
Мирная жизнь вернется, и Готы выйдут на луг,
Будут жать спелое поле и не ведать разлук.
Но высится предо мною из стали стена и огня,
Жжет и вселяет ужас, терзает стена меня.
Только дверь я в ней вижу, и окна в этой стене,
А в них луга золотые, и счастье в каждом окне.
Вижу веселые лики родовичей – сквозь трепет и боль.
Счастьем наполнится ныне наша земная юдоль.
Вижу не молот кузнечный – легонький молоток,
Кует серебро, не железо, и украшает чертог.
Кует он для пиршества чашу – утешение уст,
И пиршеству рады люди, и стол наш не будет пуст.
Так кончается повесть, которой звучать и звучать,
Когда жаркое лето на лес наложит печать,
Когда будут играть морозы, когда будет трещать очаг,
И счастье, мирное счастье упокоится в наших очах.
Ну а мы, что прожили ныне, родимся снова и вновь,
Когда вкусят потомки от хлеба, что обрызгала наша кровь.

Когда она завершила песню, стоявшие вокруг сразу поняли из ее слов, что Холсан предрекает победу и мир людям Марки, и от счастья разразились пронзительными криками; воины, находившиеся чуть поодаль подхватили его, и клич обежал всю рать, окружившую острог, а рожденный дыханием летнего утра, легкий ветерок подхватил его и понес надо всем лугом и полем Вольфингов, так что те, кто находился в Колесном Бурге, уже подкатывавшем к Волчьей Веси, услыхали его и возрадовались. Однако слышавшие его Римляне поняли, что сейчас наступает решительный миг в сражении, и ответили свирепым и бранным воплем, прежде чем ринуться на Готов.

Тут могущественные витязи бросились друг на друга в тесных проходах острога: ибо страх умер и был похоронен еще в Утренней Битве.

У северных ворот клин людей Марки возглавлял Хиаранди Илкинг; он первым врубился в ряды Римлян. У восточных ворот на острие находился Валтир, сын брата Оттера, муж молодой и могучий. У южных ворот сражение возглавил Гейрбальд из Шильдингов, бывший гонцом.

У западных ворот Тиодольф взревел как свирепый лев и клинком Ивара расчистил перед собой площадку, ибо в тот самый миг глянул он на кров своего рода, и узрел синюю струйку дыма, вытекающую из окошка; понял он, что случилось, и как невелико отпущенное Готам время. Некоторые, заметившие дымок, подхватили клич Князя, однако другие молча взирали на строй Римлян перед собой, и жуткими были эти голоса, прогремевшие над сошедшимися в битве ратями.

Тут пал первый ряд Римлян, уступив суровым и могучим воинам, и тела их упали там, где стояли захватчики, ибо напирали и спереди и сзади, и всякий готов был нанести свой удар. Раненый или обезоруженный не просил о пощаде, ибо Готы не боялись кровавой кончины в этот час любви к своему роду, в желании продлить день его. Что же касается Римлян, они и сами никого не щадили, и не ожидали другого обращения с собою: они-то помнили, что видели от них побежденные, и теперь словно наяву перед ними представали убийства, побои, порка, холодные насмешки… теперь они мечтали лишь о мрачном покое, которым закончатся их жестокие жизни, в котором забудутся все их деяния, а они вместе со своими непримиримыми врагами найдут вечный покой.

Доблестно бились они; только смешанная с отчаянием ярость не могла устоять перед бесстрашной надеждой Готов; ряд за рядом ложились они под мечами Тиодольфа и родовичей, падавших в свой черед; вот, наконец, Готы пробились за ворота, расчистили там пространство, а потом рать их потекла вдоль стен и внутрь острога. Однако битва шла не только возле ворот. Наведя мосты из бревен, Готы хлынули на стены, и, очистив их от пращников и лучников, соскочили вниз и ударили во фланги Римлян. Воинство мертвых все множилось, а рати живых сокращались числом.

Тут слабосильные воины, что стояли возле Холма Говорения и отряд из Верхней Марки, находившийся с ними обратил свое внимание на Великий Чертог, и на огни, наконец – заметили струйки дыма, вырывавшиеся из окон и похожие на алые флажки красные языки пламени, заплясавшие возле них.