Сказание о граде Ново-Китеже

Неслышно подошел Истома. Он улыбнулся девушке. Была улыбка эта такой нежной и просветленной, что Виктору стало неловко. Будто подглядел он в душе юноши от всех таимое чувство.

— Все молишься, Анфиса? — печально спросил он. Девушка дрогнула плечами, будто пахнуло на нее могильным холодом. Она стояла, сложив крестом руки на груди, тонкая и четкая, грустная и беспомощная.

— Все молюсь, Истомушка, — подняла она глаза на юношу. — Да минует меня страшная сия чаша…

Губы ее задрожали и, поникнув, она быстро пошла к выходу из придела. Виктор поднял ее опашень и побежал вслед. Он догнал ее возле железной решетчатой двери и накинул опашень, ласково коснувшись узких девичьих плеч.

Девушка остановилась и обернулась. Взгляды их встретились. Что-то хорошее увидела она в мальчишечьих застенчивых глазах Виктора и улыбнулась. Тоненькая паутинка тихой ласковости протянулась между ними.

— Ишь ты, ласковый какой, видать, шелковой травой тебя младенцем пеленали, — чуть слышно сказала она.

Виктор молчал и неотрывно, изумленно и восторженно глядел на Анфису.

— Не гляди так, — нерешительно закрылась она рукой. — Пожалеешь потом.

Она резко отвернулась. Взлетел зеленый шелк ее опашня — и нет уже ее, только в глубине собора слышны быстрые убегающие, всполошенные шаги.

Виктор оперся локтями о железную решетку и стоял так, пока не смолкло под сводами собора эхо Анфисиных шагов. Тогда встревоженно рванулся и побежал к дверям собора.

3

На соборной паперти стоял один Истома. Пуст был и посадничий двор. Пусто было и на кривых черных улицах Ново-Китежа. Протащилась, увязая в грязи, неуклюжая телега. Мужик нещадно хлестал шатавшуюся в оглоблях лошадь. Проехал конный стрелец. От Светлояра поднимались женщины с корзинами мокрого белья на коромыслах. В каждой корзине пуда по два; женщины согнулись, шли еле-еле. Около церкви лениво дрались нищие.

— Немота какая! — с тоской проговорил Истома. Но колыхнулась немая тишина. Из посадничьего сада прилетела песня. Два девичьих голоса взвились, как только могли, высоко:

Ты расти, расти, коса,
До шелкова пояса.
Вырастешь, коса,
Будешь городу краса…

— Вырастешь коса, и под черный монашеский шлык тебя! — стоном вырвалось у Истомы.

А девичьи голоса все выше поднимали песню, выше берез, выше соборных куполов, выше туч.

Виктор схватил свисающую на лоб прядь белокурых волос и с силой рванул ее.

Глава 11 Ярилино поле

Ударил его Ярило по голове золотой вожжой…

Л. Мельников-Печерский, «В лесах»

1

Отцвели в посадничьем саду кудрявая черемуха и душистая сирень. Крепче запахло из оврагов грибной сыростью, зацвела рожь, заколосился овес, и пришли на землю самые длинные дни, пришли самые короткие, хмелевые Ярилины ночи.

Верит народ, что этими короткими ночами скачет по земле светлый бог Ярило[32], добрый и веселый Яр-Хмель. Скачет он, юный, радостный, на белом коне, в белой одежде, а в руках у него пук ржаных колосьев. И кружит веселый, радостный бог сердца и головы парней и девушек хмельными, любовными чарами.

Истома пришел звать мирских на Ярилино[33] поле. Какую-то особенную чистоту и ясность придавала юноше его белоснежная одежда: белая длинная рубаха с красной оторочкой, белые шаровары и онучки и высокий, с узкими полями шляпок из белой поярковой шерсти.

— Ты, Истома, настоящий Ярило! — улыбнулся Косаговский, любуясь юношей.

— Еще не Ярило, а буду им, коли в хороводе от девушек пук ржаных колосьев получу. Есть у нас обряд такой, — улыбался ответно Истома. И начал торопить мирских: — Идти пора. Наши девки заждались, чай, мирских красавцев.

Со двора вышли втроем. Сережа ушел раньше, за ним зашли ребята. Город замер в горячей летней тишине, только пчелы гудели в садах да звенели на берегу Светлояра хоровые девичьи песни.

Озерный берег гудел, пестрел цветными рубахами и сарафанами. Дудели берестяные жалейки, вздыхали сопелки, деревянно пел гудок, переливалась свирель бузинная и тарахтел бубен, глупый и веселый. Дальше от берега, в роще, галчатами кричали ребятишки, игравшие в футбол. Оттуда доносился и радостно-ошалелый лай Женьки. Значит, и Сережа был там.

— Глядите-ка, Степан Васильевич, — сказал Косаговский, когда они вошли в рощу, — Сысой посадских агитирует.

— Политзанятие с сиднями проводит, — улыбнулся капитан.

Путята сидел на траве среди посадских. В стороне лежал Псой Вышата.

— Изволочили нас верховники брюхатые, изнеможили до последнего, — тихо, опасливо оглядываясь, говорил Сысой. — На Ободранном Ложке трещат наши пупы. Доколе терпеть будем?

— В топоры, спасены души! — выкрикнул зло посадский, хлестнув прутом по земле. — Пущай старица и посадник оттыкают дыру в мир! Они туда дорогу знают.

— С земли отчич и дедич уйти? — грустно поник головой посадский с длинной седой бородой, похожий на апостола с иконы. — Присохли мы здесь, больно отдирать.