Сказание о граде Ново-Китеже

В соборе тускло поблескивали ризы огромных икон. От одиноко горевшей ослопной[31] свечи в воздухе плыл горьковатый запах плавленого воска. Было тихо, только потрескивала свеча.

Сквозь стрельчатые, затянутые промасленным холстом окна в собор, в его хмурую полутьму, пролился желтоватый свет заката и осветил фрески, написанные на грубой штукатурке.

— Все твоя работа, Истома? — спросил летчик.

— Сплошь моя. До меня никто не дерзнул, — с конфузливой гордостью ответил юноша.

На своде собора был написан рай, и шли в рай святые, чудотворцы, великомученики, божьи угодники — все изможденные, с бородами до чресл. Шли шеренгами и толпами, в четыре ряда поднимаясь до свода, словно подсаживая друг друга. А рай был русский, с земляникой, опятами, ландышами, ромашками, и березки трепетали всеми листочками от теплого ветра. За березками теплела синева неба и синело лесное озеро.

— Синяя наша Русь, такой я ее вижу. Верно, Виктор? — спросил мечтательно Истома.

Летчик не ответил. Неподкупная, грустная кисть Истомы изобразила здесь мечту юноши, его тоску по далекой Руси.

— В верхнем ряду, рядом с евангелистом Лукой, монахиню видишь? — снова спросил Истома, указывая на свод. — Это Анна, первая наша старица. Великой и светлой души человек. Она наших предков от пытошной муки спасла, от царской петли и плахи увела. Спрятала наших прадедов здесь, в глухом таежном закуте, посреди болотных зыбунов. Пойдем, могилу ее покажу.

2

Дальний храмовой придел был отделен от главного нефа железной, грубо кованной решеткой. Скрипнула тяжелая дверь, и они вошли под низкие, давящие своды погребального придела.

Здесь было темно, только где-то в глубине кроваво светилась одинокая лампадка. Истома пошарил в стенной нише, вытащил толстую свечу и зажег ее. При скупом свете свечи Виктор увидел ряды голубцов, древних намогильных памятников, маленьких, до половины человеческого роста, избяных срубов с крестом на коньке. На крестах были вырезаны славянской вязью имена усопших стариц. Истома подошел к голубцу под красной лампадой.

— Старица Анна! — благоговейно перекрестился он и поднял повыше свечу. — И прочие ново-китежские старицы тут покоятся. Читай на крестах их имена.

И Виктор читал имена странные, звучащие из глубин веков: Праскудия, Меропа, Голендуха, Пестимея, Амелфа, Улита.

— Голубцы эти, — сказал Истома, — только надгробия, а похоронены старицы в подполье собора, там они земле преданы. Вот дверь туда, — подошел он к небольшой железной двери в ногах гробницы старицы Анны. — За дверью ступеньки вниз, к их святым могилкам.

Виктор потрогал огромный замок, висевший на железной двери.

— Всюду у вас запреты и запоры. И мертвых под замком держите!

— Истинно говоришь, на все живое у нас запреты, запоры и оковы. Стариц возьми. Девчонками постригали, заживо в гроб клали. — В тихих васильковых глазах Истомы появилась тоска. — Эх, Виктор, нельзя жизнь во цвете губить, нельзя у горячего молодого сердца отнимать радости земные!

— Анфиса добровольно идет на постриг? Она согласна на это? — не сдержав волнения, спросил Виктор. Истома тихо покачал головой, не поднимая ее.

— Ее согласия не спросят. Указала старица — отрублено!

— А мать?

— Сиротка она. Умерла ее матушка.

— Отец, посадник, тоже согласен?

Истома ненавидяще сузил глаза.

— Кабан Густомысл за власть не токмо дщерь свою, и душу отдаст! Чай, ждет не дождется, когда Анфиса старицей станет. Тогда он истинно царем ново-китежским станет, мономахом!

— Нельзя этого допустить, нельзя! — схватил Виктор за плечи Истому и, забывшись, начал трясти его. — Надо помочь ей, слышишь, Истома?

Юноша ответил безнадежным жестом руки и движением плеч.

— Немыслимое говоришь. Анфису от пострига нам не спасти. Сие свыше сил наших. Одно осталось — токи слезные лить.

Виктор дрогнул лицом и взял юношу за руку.

— Ты любишь ее, Истома?

Спросил и почувствовал, что задал ненужный вопрос.

— Одному тебе, Виктор, выдам тайну мою. Люблю.

— Она тебя тоже любит? — быстро спросил Виктор и удивился, уловив в своем голосе ревнивую нотку.

— Молчи! — неистово шепнул вдруг Истома и дунул на свечу. — Анфиса!

Виктор тоже увидел ее. Она стояла у гробницы старицы Анны. Кровавый свет лампады заливал ее лицо. Она молилась. Виктор слышал исступленный шепот ее молитвы, и горькая нежность охватила его.

— Каждый день приходит молиться на могилку старицы Анны, — одним дыханием шепнул Истома. — Тяжко ей.

Анфиса тяжело, прерывисто вздохнула, будто сдерживая рыдание, и рухнула на колени. Припав лбом к полу, она замерла.

Удушливое чувство надвигающейся непоправимой беды охватило Виктора. Не колеблясь, не раздумывая, он пошел к Анфисе. Девушка услышала его шаги и быстро поднялась с пола. Легкий шелковый опашень с длинными, до земли, рукавами, надетый в опашь, внакидку, соскользнул с ее плеч и упал на пол. Увидев мирского, она резко отвернулась, но не выдержала и взглянула на Виктора коротко и быстро. Тоска была в ее глазах, а в изгибах губ — беспомощность страдающего ребенка.