Сказание о первом взводе

А вот домик вблизи сада Петру Николаевичу понравился. Можно было предполагать, что здесь в свое время располагалась метеорологическая станция. Во дворе сохранились все те нехитрые приспособления, которыми пользовался кружок юннатов и в кирсовской школе: дождемер, шест с флюгером, чтобы определять направление ветра, другая высокая жердь с укрепленным наверху обручем, стоя под которым хорошо было наблюдать за направлением движения облаков.

Правда, от самого домика тоже остались только четыре стены, но внутри имелся наполовину прикрытый досками подвал, а главное, что привлекло Широнина, — домик находился в створе невысокого каменного заборчика, который тянулся меж садом и шоссе, и этот заборчик просматривался отсюда с обеих сторон.

Широнин вернулся к переезду, подозвал Зимина и командиров отделений.

— Окапываться будем здесь, — заговорил он, указывая рукой на обочины шоссе. — Ты, Седых, со своими людьми держись поближе к насыпи. Твой ориентир — вон тот куст; отделению Вернигоренко окопаться наискосок от кювета. Болтушкин — на левом фланге, вон за тем домиком… Пару окопов в полный рост отрыть и перед домиком, остальные подальше.

— Ясно, товарищ гвардии лейтенант!

— Ориентиры вижу.

— Есть, товарищ лейтенант! — один за другим откликались командиры отделений.

— И вот что еще: предупредите всех, чтобы понапрасну на снегу не толкались.

Широнин опасался, что бойцы наследят вокруг, втопчут в грязь снег, и без того лежавший ледянистым голубовато-серым студнем, и тем самым демаскируют позицию взвода. Но этого последнего предупреждения можно было и не делать. Мартовское солнце уже исподтишка хозяйничало на пригревах. На откосе железнодорожного полотна оно обнажило просмоленные, блестевшие, как голенища, шпалы, кучу жужелицы, когда-то давно выброшенной из паровозной топки, растопило снег над охапкой перекати-поля, и его ежастые шары покачивались на тоненьких ножках, точно раздумывая: сорваться ли с места и перемерять озорными скачками степь сейчас или уж дождаться такого ветра, чтобы взметнуться под самые облака. Прибавлялось черноты и на гребнях придорожных канав, на буграх, да и на ровном поле.

Вернигора разметил в стороне от кювета окопы для своих бойцов и теперь сам, поплевав в широкие ладони, с силой налег ногой на штык большой саперной лопаты, выворотил первый пудовый ком мокрой земли. На ее срезе вылупилась какая-то крохотная зеленая личинка.

— Перезимувала? — дружелюбно удивился Вернигора и срезал еще больший пласт.

— Ну, хлопцы, весенние полевые работы начались.

— Да уж, видать, начались… Трактора аж гудят, — в тон Вернигоре откликнулся Букаев, кивая в сторону горизонта.

Канонада, гремевшая с утра, приблизилась. Ее перекаты учащались. Западный небосклон порой усеивался облачками разрывов — стреляли зенитки, — порой же закрывался нараставшими снизу клубами дыма, и тогда очертания горизонта на глазах менялись и весь он словно бы колебался. Оттуда, со стороны Краснограда, все чаще появлялись и проходили мимо триста шестого километра и переезда, где окапывался первый взвод, колонны наших частей, артиллерийские батареи, обозы. Шла большая перегруппировка войск.

— Что там, сынки? Припекло, что ли? — разогнув спину, кинул проезжавшим батарейцам Андрей Аркадьевич, копавший окоп вблизи шоссейного кювета. Расчет расположился на станинах 152-миллиметровой гаубицы и, будто бы накрепко к ней привязанный, оцепенел. Каждый, выбрав на неудобных сиденьях относительно удобное положение тела, старался не нарушить его и не обращал внимания на грязь, которая, всплескиваясь из-под колес, густо залепила сапоги, шинели, да и лица. Реплика Скворцова не пробила пасмурного молчания, видимо, вконец истомившихся и в боях и в дорогах артиллеристов. Лишь один из них глянул сверху вниз на стоявшего по пояс в земле Скворцова, строго прикрикнул:

— Копай, копай, папаша. Каждому своя задача!

— Глянь, какой начальник нашелся. Это я и без тебя знаю. Ты хоть шинель подбери… Рассупонился, как у тещи за столом.

Но артиллерист только дремлюще прикрыл веки, не шевельнул и рукой, и угол шинельной полы поволокся дальше по дороге к переезду.

Широнин, наблюдая за отходом частей, поторапливал взвод, чтобы до наступления сумерек отрыть хотя бы одиночные окопы. Кто знает, что принесет ночь и следующее за ней утро. А окапываться было нелегко. Набухший влагой суглинок налипал на лотки лопат, свинцово-тяжелыми пластинами приставал к подошвам сапог, и не один уже солдат, вконец изморенный, и про себя и вслух клял Гитлера, гитлеровцев и всех, кто их породил. Даже Чертенков, который в иной обстановке справился бы с такой работой за четверть, ну от силы за полчаса, сейчас только сопел и медведем ворочался в наполовину отрытом окопе, поправляя его обвалившиеся стенки.