Сказание о первом взводе

Больше всего пришлось потрудиться отделению Болтушкина, которое окапывалось неподалеку от пруда. Вначале лопаты легко входили в верхний песчаный, еще не оттаявший грунт, но под ним оказалась заболоченная почва — очевидно, в первые летние месяцы пруд разливался и здесь. Под ногами захлюпала жижа, которую впору выбрасывать не лопатой, а черпаком. Между тем окопы здесь были крайне нужны. А что если гитлеровцы вознамерятся прорваться к переезду через сад?

Только когда потемнело, Широнин велел прекратить работу — она в основном была закончена, — выставил по сторонам шоссе боевое охранение, половину взвода отвел в подвальчик дома на отдых. А на шоссе не смолкали покрикивания ездовых, урчание моторов и нет-нет да чья-либо фара и брызгала светом, на миг выхватывая из ночи то шагающую колонну, то повозки обоза.

В подвальчике было темно и сыро. Пахло гниющим деревом, затхлыми бочками из-под солений. На не покрытую полом, половину набросили и прикрепили плащ-палатки, закурили, надышали, и все заполнилось духовитым теплом скучившихся, пропотевших в нелегком труде тел. Поблескивая цыгарками, молча прислушивались к движению на шоссе.

— Вроде отходят наши, а? — несмело произнес чей-то мало знакомый голос, наверное, принадлежавший кому-либо из новеньких. Этот вопрос — а по существу утверждение — выразил давно зревшую у каждого догадку, ту догадку, о которой не хотелось и говорить, не то что отстаивать ее.

— Отходят, отходят!.. — раздраженно передразнил Злобин. — Наконец-то понял, наконец-то разобрался!.. А что же, считаешь, как ты в армию пришел, так теперь прямиком и до Берлина?

— Да я ничего такого и не думал… Просто вижу, как дело оборачивается, ну и сказал, — смущенно стал оправдываться новичок.

— А как же оно для тебя оборачивается? — еще раздраженнее спросил Злобин. — Небось, мозоли натер и теперь отдыхать неделю собрался? А свое-то дело знаешь?

— Знаю.

— Ну?

— Известно что… Стоять до последнего! — уже с искренней запальчивой обидой воскликнул тот же голос новенького. И Широнин, слышавший весь этот разговор, вмешался:

— Что ты, Злобин, на парня налетел? Глаза никому из нас закрывать не для чего. Война ведь… Сводку сегодня слушали?.. А парень, как видишь, и в самом деле свою задачу понимает, правильно сказал — стоять до последнего!

— Да я против него ничего не имею. Я только так, к слову заметил, — смутился теперь сам Злобин. — И сам давно вижу, что отходят.

Несколько минут молчали, попыхивали цыгарками.

— Стоять до последнего! — вдруг задумчиво повторил слова парнишки Кирьянов. Огонек цыгарки выхватил из темноты его круглые надбровные дуги, глубоко запавшие воспаленные глаза. — Как знать, где оно последнее, а где не последнее?..

— Где последнее? Когда ты чувствуешь, что уже определенно завтра тебя старшина из суточной ведомости вычеркнет, вот оно и есть последнее, — пошутил Вернигора.

— Ну, положим, в седьмой роте старшина, поговаривают, не спешит вычеркивать… По два-три дня еще в списке числит.

— Это совсем другое дело…

— Коль зашла речь об этот самом последнем, я так скажу, — послышался голос Нечипуренко. — Со мной самим было еще в начале войны, в Белоруссии… Тоже вот так новичком выглядел и на все поплевывал сверху. Э, мол, погибать так погибать!.. Однажды на опушке ждали танковой атаки. Командир приказал отрыть окопы поглубже. Ну, а я лопатой ковыряю, а сам думаю: не зазорно ли? Наполовину откопал и сижу. А когда двинулись на нас танки, один прямо на мой окоп навалился. Земля песчаная, окоп вмиг расползся бы. Да только сосна рядом росла. Корневища почву связали и сдержали. Так я потом, когда танк подбили, вылез из окопа и смотрю на эту сосенку, как на самую разлюбимую. Спасибо тебе, говорю, что мне, дураку, жизнь спасла. Вперед буду умнее… И сколько ж я после того дорог прошел, сколько гитлеровцев переколотил!