Сказание о Шарьяре

Пощади меня, пожалей

Ради матери бедной своей!»

«Чем клянешься?» — спросила Анжим.

«Солнцем — братом моим клянусь!»

«Не поверю!» — сказала Анжим

И хлестнула по шее коня.

«Чем клянешься?» — спросила Анжим.

«Ветром — другом моим клянусь!»

«Не поверю!» — сказала Анжим

И хлестнула сильнее коня.

«Чем клянешься?» — спросила Анжим.

«Сулайманом святым клянусь,

Как ему я когда-то служил,

Так тебе послужить берусь,

Буду другом крылатым твоим,

Буду младшим братом твоим,

Буду верным слугой твоим —

Весь подлунный мир облетим!

Если надо найти — найдем,

Если надо спасти — спасем,

Путь любой совершим вдвоем,

Всех врагов сокрушим вдвоем!..»

«Совершим!» — сказала Анжим,

«Сокрушим! — сказала Анжим.—

Мы Шарьяра с тобой найдем

И любою ценой спасем,

От волшебницы злой спасем,

А не сможем — умрем вдвоем!»

А тем временем в дальней-дальней стране,

О которой мы грезим только во сне,

За громадами гор, за раздольем степей,

В белокаменной, гордой твердыне своей,

За сплошною стеной — без единых ворот,

Сквозь которую только храбрейший пройдет,

Под тяжелым шатром, в полутемном углу,

В черном платье вдовы, на сыром полу,

Неподвижно сидела, почти не дыша,

Чудо мира — красавица Хундызша,

Молодая страдалица Хундызша.

Днем и ночью, ресницы полузакрыв,

Будто птица больная — крылья сложив,

Все земные радости позабыв,

Пораженная скорбью молчала она,

Уж давно не считала ночей и дней,

И — потухшего уголька черней —

Умирала родинка вместе с ней

На челе, между тонких ее бровей.

И уже не жива, но еще не мертва,

И уже не жена, но еще не вдова,

Словно лед, холодна, словно мел, бледна,

День за днем, как свеча, догорала она,

Третий месяц ни крошки в рот не брала,

Только изредка чистую воду пила

И уже ничего, ничего не ждала.

В это утро все так же сидела она,

Безучастно все так же глядела она,

И все так же молчала — ждала конца,

А в руке держала перстень отца.

Угасала жизнь, застилалась тьмой,

И последняя искра мерцала в ней:

Не воскреснет герой, не вернется домой,

Он пропал, он сгинул во цвете дней,

Он погиб, он погиб в чужедальней стране

По ее вине, по ее вине!

Никогда и никто его не вернет,

А теперь наступил и ее черед:

В этот день, наконец, и она умрет.

А тем временем в дальней-дальней стране,

О которой мы грезим только во сне,

За громадами гор, за раздольем степей,

В белокаменной, гордой твердыне своей,

За сплошною стеной — без единых ворот,

Сквозь которую только храбрейший пройдет,

Под тяжелым шатром, в полутемном углу,

В черном платье вдовы, на сыром полу,

Неподвижно сидела, почти не дыша,

Чудо мира — красавица Хундызша,

Молодая страдалица Хундызша.

Днем и ночью, ресницы полузакрыв,

Будто птица больная — крылья сложив,

Все земные радости позабыв,

Пораженная скорбью молчала она,

Уж давно не считала ночей и дней,

И — потухшего уголька черней —

Умирала родинка вместе с ней

На челе, между тонких ее бровей.

И уже не жива, но еще не мертва,

И уже не жена, но еще не вдова,

Словно лед, холодна, словно мел, бледна,

День за днем, как свеча, догорала она,

Третий месяц ни крошки в рот не брала,

Только изредка чистую воду пила

И уже ничего, ничего не ждала.

В это утро все так же сидела она,

Безучастно все так же глядела она,

И все так же молчала — ждала конца,

А в руке держала перстень отца.

Угасала жизнь, застилалась тьмой,

И последняя искра мерцала в ней:

Не воскреснет герой, не вернется домой,

Он пропал, он сгинул во цвете дней,

Он погиб, он погиб в чужедальней стране

По ее вине, по ее вине!

Никогда и никто его не вернет,

А теперь наступил и ее черед:

В этот день, наконец, и она умрет.

Но внезапно прислушалась Хундызша:

Началось смятенье вокруг шатра,

Чей-то крик прозвучал посреди двора,

И забегали люди, куда-то спеша.

До сих пор тишиной окружен был шатер,

Все ходили неслышно, потупив взор,

Все вокруг — от слуги до святого хаджи —

Не тревожить старались своей госпожи.

А сейчас словно все позабыли о ней:

Топот, крики — все ближе и все слышней,

Лязг оружья — все громче и все грозней,

Плач, молитвы, испуганный храп коней!

И тревожным предчувствием пронзена,

Пробудясь от тоскливого полусна,

Оглянулась она, поднялась с трудом,

Из—за полога смотрит, изумлена:

Много лет был в столице мир и покой,

Много лет не случалось тревоги такой!

Всюду жители толпами собрались,

И руками машут, и смотрят ввысь,

Плачут девушки, а по лицам слуг

Пробегают растерянность и испуг.

Возле входа в шатер, у подножья дворцов

Строй железный смыкают сотни бойцов —

Обнажают оружье, суровы они,

Отразить нападенье готовы они.

А в лазури безбрежной гроза гремит,

В синеве безмятежной буря свистит:

Это в блеске утреннем, как в огне,

На крылатом коне, в боевой броне

Богатырь молодой в небесах летит!

Мчался конь, послушен, неустрашим,

Закружился над городом он большим,

Стал снижаться, и воинов грозный строй

Различила еще с высоты Анжим.

Увидала она их железную рать —

Поняла, что схватки не миновать,

«Что же делать? — подумала.— Разве смогу

С этим войском громадным одна совладать?

Ниспошли, Аллах, свою благодать!

Если нет отсюда возврата мне,

Если смерть суждена ради брата мне,

Пусть погибну, как бабочка гибнет в огне!»

Так на верную гибель решилась Анжим,

И послушался гордый ее Жахангир:

Перед лесом копий, мечей, секир