Сказание о Шарьяре

И сверкнуло в мозгу: — Спасена, спасена!

Вот уж там-то меня не найдет батыр!..

Кошкой выгнулась, в топку пролезла она,

В закопченном тандыре исчезла она

Да как взвоет — почуяла лишь теперь,

Что горящими углями печь полна!

Билась, плакала — выбраться не смогла

И в мучительных корчах сгорела дотла,

И остались от этой зловредной карги

Только тухлая вонь, труха да зола.

И еще, чтоб закончить об этом речь:

Вскоре стали в тандыре лепешки печь,

И дивятся хозяйки — не могут понять,

Что за мерзостью стала печь вонять?

Хоть и сделано тесто из чистой муки,

Как полынь, получились лепешки горьки,

Сколько раз ни пекли — та же горечь опять,

Что поделать: пришлось эту печь сломать.

Рассказал о колдунье — и хватит о ней,

Не собрать ей горелых своих костей!

Возвратимся к дворцу, где встречают гостей.

Это видели все, это помнят все:

У дворца с коня Гульшара сошла,

И толпа восторженно замерла,

Изумляясь дивной ее красе,—

Молода и нежна, как сама весна,

По цветному ковру ступала она

Так легко, как ступает чуткая лань

По весенним свежим лугам в росе.

А навстречу — в томительной тишине —

Не спеша, тяжелой парчой шурша

И по-старчески тяжело дыша,

По ступеням спустился хан Дарапша,

И увидели все, как владыка стар,

До чего он дряхлым, согбенным стал

И как рядом с ним Гулынара стройна,

Молода, пленительна, хороша.

Содрогнулась толпа: перед юной женой

На колени владыка упал при всех,

«Ты простишь ли мне мой великий грех?» —

Горьким голосом он воззвал при всех,

И казалось, как тысячи струн, тишина

Задрожала, мучительно напряжена:

Что несчастному старцу ответит жена?

«Встань! — супругу молвила Гульшара,—

Встань, не мне судить, в чем вина твоя,

Ты — мой муж, я — как прежде, жена твоя,

И у нас обоих — один судья,

И пускай обитающий в небесах

Взвесит все на своих золотых весах,

А тебе скажу, повелитель мой:

Пожелаешь — останусь твоей женой,

А не хочешь признать — отошли домой!»

И владыка глаза к небесам возвел,

Не вставая с колен, молитву прочел,

И казалось: стал расцветать — расцвел

Обожженный молнией, дряхлый ствол.

Да, спасение хан в этот миг обрел,

Хоть урок и поистине был тяжел,

Ибо силы грешник в себе нашел

Обуздать свою гордость и произвол.

В тот же час по городу слух прошел,

Что видали на нем золотой ореол,—

Много лет старый хан был угрюм и зол,

Но явился незримый, святой посол,

И строптивость свою властелин поборол,

И небесный свет на него снизошел.

Время — жернов тяжелый, судьба — мукомол:

Сколько зла этот жернов уже размолол,

Сколько лжи, клеветы, как труху, отмел!

А когда поднялся с колен, наконец

Стал бодрей и моложе старый орел,

Стали радостней тысячи глаз и сердец,

Гул прошел, как от роя веселых пчел,

И при кликах ликующих во дворец

Старый хан молодую супругу отвел,

Приказал вельможам собраться в зал,

Пир великий устроить им приказал

И торжественно с Гульшарой взошел

На прадедовский золотой престол.

Час пришел за мерзости прошлых лет

Девяти злодейкам держать ответ!

Горький плач послышался, брань и стон —

На допрос повели девять ханских жен.

Властелина увидели в зале они,

Гульшару молодую узнали они,—

Белый свет помутился у них в глазах,

Как сухая листва, задрожали они.

Перед ханом грозным упав во прах,

О пощаде взмолились они в слезах,

И словами захлебываясь второпях,

Обо всем, обо всем рассказали они.

Рассказали, как сразу же, в первые дни,

Гульшару ненавидеть стали они,

Как боялись, что выгонят их со двора,

Если хану младенцев родит Гульшара,

Как решили с его молодой женой

Рассчитаться, покончить любой ценой,

Как старуху-колдунью смогли подкупить,

Чтоб соперницу юную погубить.

Рассказали, как прятались возле шатра,

Где рожала своих близнецов Гульшара,

Как в беспамятстве мать молодая была

И колдунья похитить детей смогла,

Как охрану и слуг усыпили они,

А младенцев в пруду утопили они,

Но сперва Гульшаре, чтобы всех обмануть,

Положили щенка и котенка на грудь.

Рассказали, как долго терзали ее,

Как с позором изгнать приказали ее

И считали, что кончено с ней навсегда

И что сгинули дети ее без следа,

А когда обнаружила этот обман

Молодая прислужница их Шируан,

Так избили ее, не жалея плетей,

Что забыла бедняжка про ханских детей.

Рассказали, как чудом дети спаслись —

Не погибли в пруду, а расти принялись,

Как пришлось на базаре нанять мясника,

Чтоб покончить с младенцами наверняка,

И как подлый мясник, возвратясь, сказал,

Что младенцев мертвых глодал шакал,

И как тайно ему был подсыпан яд,

Потому что лишь мертвые не говорят...

И рыдали в отчаянье девять ханум,

К небесам простирали руки в мольбе,

И в безумном раскаянье девять ханум

Рвали платья и волосы на себе,—

Да, страшны, велики прегрешенья их

И неслыханны преступленья их,

Но с тех пор миновало шестнадцать лет,

Неужели теперь им держать ответ,

Неужели к ним снисхожденья нет?

Полыхал возмущеньем хан Дарапша,

Жаждал страшного мщенья хан Дарапша,

Греховодниц пыткам предать решил,

За дела их с избытком воздать решил,

И готов был своею рукой Шарьяр

Нанести негодяйкам смертельный удар:

Девять хищниц скорей обезглавить хотел,

Девять грешниц в пекло отправить хотел,

Бросить псам хотел девять мерзких тел!

И напрасно молила за них Гульшара,

Потому что с детства была добра,

И несчастных соперниц пыталась спасти