Сказание о Шарьяре

О любимые близнецы мои!

Всеми проклятая, в тряпье, в пыли,

Потерявшая мужа, и сына, и дочь,

Я бродила, как тень, по лицу земли,

И никто не хотел осужденной помочь,

Пожалеть, накормить не хотел меня,

Обогреть, приютить не хотел меня,—

Все смеялись, бранились да гнали прочь!

Наконец, через девять томительных лет,

После горьких скитаний, мучительных бед

Захотела наш город увидеть я

И тайком возвратилась в родные края.

Но узнали, охотиться стали за мной

Беспощадные воины — ханские псы,

Снова небо грозило огнем и бедой,

Снова брошена жизнь была на весы,

И хотите знать, кто в смертельный час

От расправы меня уберег и спас?

Не богач, не вельможа — простой чабан,

Нищий парень, одетый в гнилой шапан,

Сын раба, мой спаситель и друг — Хасан.

Не боясь поплатиться своей головой,

Над беглянкою сжалясь еле живой,

Он врагов направил на ложный след —

Обманул отряд их сторожевой,

А меня в пустынную степь повлек

И в колодце спрятаться мне помог —

От насилья вражьего сохранил,

Под землею заживо схоронил,

Но зато от позорной смерти сберег!

И еще семь долгих, жестоких лет,

Семь страдальческих, одиноких лет,

Как в могиле, не видя ни звездных ночей,

Ни дневных лучей, ни родных очей,

Провела я в колодце, на самом дне,

В этой черной каменной западне

С безутешным отчаяньем наедине.

И конечно, уже умерла бы давно

Ваша бедная, всеми забытая мать,

В путь загробный, конечно, ушла бы давно,

Если б юноша этот не стал помогать.

Хоть и низкого рода, бедняк простой,

Но душа у него самоцветов полна,

Разве может сравниться любая казна

С этой верностью, мужеством, добротой?

Раз в неделю, тайком, на закате дня,

Он семь лет подряд навещал меня,

Приносил мне лепешку и тыкву с водой,

Даже мясом не раз угощал меня,

«Не навек заточенье твое!» — повторял,

«Скоро, скоро спасенье твое!» — повторял,

Сам надежду на будущее не терял

И меня от всей души ободрял.

И дала я Аллаху такой обет:

Если в радостный день, через много лет,

Буду я, наконец, прощена людьми,

Повстречаюсь с украденными детьми,

Если зрячей, разумной останусь я

И еще будет девушкой дочь моя,

То любой ценой я ее должна

Выдать замуж за этого чабана!

О любимый Шарьяр, радость глаз моих,

Если матерью признаёшь меня,

Избавителя моего найди,

Дай ему оружие, дай коня,

В жемчуга и парчу его наряди,

За услугу по-хански его награди,

Обними, как брата, прижми к груди!

О родная Анжим, сладость глаз моих,

Если матерью признаёшь меня,

То хочу быть обещанному верна

И хочу быть достойной этого дня,

Все мечты сбылись — остается одна:

Выйди замуж за этого чабана!

И поверь материнским моим словам:

Я счастливую жизнь предрекаю вам,

В этом мире, где властвуют грех и ложь,

На избранника божьего он похож.

С первых слов ты полюбишь его, Анжим:

Он умен, благороден, неустрашим,

Бескорыстен, пылок— на всей земле

Ты души прекраснее не найдешь!»

Целый день отдыхали спокойно они,

Сидя в роще старой, в густой тени,

Начало вечереть, стал синеть простор,

И горящие крылья закат распростер.

И тогда, на самом исходе дня,

По тропинке отару овец гоня,

Появился вдали молодой чабан —

Статный парень, одетый в драный шапан:

По степи прямиком, он шагал босиком,

То и дело поглядывая кругом,

Длинной палкою раздвигал бурьян,

И шепнула мать: «Это он!.. Хасан!..»

Вот он взором пустынную степь обвел

И к колодцу заброшенному подошел,

И увидев, что кто-то сломал замок

И поднять тяжелую крышку смог,

Задрожал чабан с головы до ног.

Вот к отверстию круглому он приник —

Убедился, что опустел тайник,

И растерянно озираться стал,

Сразу видно: чего-то бояться стал,

Сразу видно: как поступить, не знал.

И тогда вскочил на коня Шарьяр

И камчою хлестнул — и уже через миг

По кустам и буграм скакал напрямик.

Увидал Хасан, как в степной дали

Мчится всадник навстречу в густой пыли,

И подумал сразу: — Вот смерть моя!

Видно, ханские псы нас обоих нашли,—

Буду я казнен, точно мерзкий вор,

Ждут меня или петля, или топор,

Или черный каменный гроб — зиндан,

Ведь известно, каков наш любимый хан —

Беспощаден наш досточтимый хан! —

Так, дрожа, размышлял молодой чабан.

Хоть и в грязных отрепьях ходил Хасан,

Благородной, гордой была душа,

Хоть и в горькой бедности жил Хасан,

Как у воина, твердой была душа.

Увидал он, что гибель к нему спешит,—

Разве пеший от конного убежит? —

И решил он удар достойно принять,

Оскорбленья и муки спокойно принять,

Не рыдать, о пощаде не умолять.

Гордо выпрямился Хасан-джигит

И, зубами скрипя, исподлобья глядит,

Как несется к нему на храпящем коне

Обагренный закатом, будто в огне,

Беспощадный воин в стальной броне.

«Кто такой? Как зовут?» — осадив скакуна,

Громогласно батыр спросил чабана.

«Я пастух, а имя мое — Хасан!» —

Глядя с вызовом, отвечал чабан.

«Ты пастух? А Хасан — это имя твое?

Ну-ка, скидывай живо свое рванье!..»

Как услышал юноша этот приказ,

Понял сразу: вот его смертный час!

Рвань гнилую сбросил с широких плеч —

Видно, смерти мучительной не избечь.

Обнаженный по пояс, глядит чабан:

То ли будет плеть его плечи сечь,

То ли вспыхнет молнией острый меч?

И презрительно говорит чабан:

«Что ты ждешь, лиходей? Убивай скорей!

Ты привык, злодей, потрошить людей.

Только знай: я поступком своим горжусь,

Ничего не боюсь — и во всем признаюсь.

Да, бездомной скиталице я помог,