Сказания древа КОРЪ

После Московской битвы Китайгородские дети в родной город не вернулись. Начальство посчитало, что перегружать столицу лишними ртами не стоит, да и жильё в Москве необходимо было в первую очередь тем, кто так и иначе был связан с близким фронтом. Утешением детям стало относительно сытое житьё в просторном доме, большой декоративно-фруктовый сад и Агидель-река под крутым берегом, богатая рыбой и всякими водными приключениями. Впрочем, дети здесь особенно не развлекались. Младшие проходили школу тут же, в особняке; работали на грядках в саду и за его оградой в учебных мастерских, размещённых в хозяйственных постройках усадьбы на чёрной от изб окраине Уфы. Старшие трудились на городских фабриках, помогали обезлюдившим колхозам, спали на партах вечерней школы, положив головы на натруженные за день руки. В эту школу перешёл Борис Корнин, закончив пятый класс.

Взрослые заметили в нём умение обращаться с механизмами. Работа для подростка нашлась на ближайшем аэродроме при ремонтно-авиационном заводе, откуда самолёты с заправленными баками и полным боевым комплектом отправлялись прямо на фронт. Нередко кабину занимали молодые лётчики, только что из лётного училища, где немногим из курсантов-выпускников удавалось самостоятельно поднять и посадить самолёт более двух раз. Эти ребята, как правило, гибли в первом же бою. Выжившие получали шанс продолжить лётную практику, кому сколько повезёт. Боря ходил в помощниках механика. Бывало, и ночевал, в мастерской. Ни разу ни на что не пожаловался. Даже мимикой лица. Он оказался в своей стихии. Среднего роста, с волевым синеглазым лицом, сирота выглядел старше своего возраста.

Бои шли уже на улицах Берлина. Настроение у всех было приподнятое, томительно-радостное нетерпение отражалось на лицах. В один из таких дней в детском доме разнеслась весть, что к ним в гости пожалует Герой Советского Союза, сбивший в воздушных боях чуть ли не целую эскадрилью вражеских самолётов. К назначенному дню вместительную гостиную бывшего барского дома, превращённую в актовый зал, украсили портретами вождя, флагами и транспарантами. И вот знаменитый ас входит, тяжело опираясь на палку. С другой стороны крупную фигуру подполковника поддерживает молодая фельдшерица с погонами лейтенанта. Свита из офицеров следует сзади. Улыбка глаз дорого гостя напоминает Корнину одного очень памятного человека из того неимоверно далёкого детства, когда живы были отец и мать и они все трое проводили воздушный праздник в Монино.

Подросток не запомнил почти ничего, что рассказывал герой ребятам. Голова его была занята разработкой вариантов, как прорваться через кольцо товарищей, через заслон из свиты к покалеченному лётчику. Наконец минута решительных действий настала. Но Борису удалось продвинуться к своей цели разве что на шаг. А молодые, крепкие спины перед ним, как каменная кладка. Остаётся последнее:

– Дядя Федя!

Сосед по коммуналке в доме Седова поворачивает голову на крик, смотрит, узнаёт:

– Никак дядя Боря?! Точно! Пропустите, товарищи.

Точно, он! Никто в жизни, кроме лётчика Феди не называл Борю «дядей».

Они рядом. Одной рукой лётчик обнимает за плечи паренька, который запомнился ему взрослой страстью к небу.

– Ты почему здесь?.. А, понимаю… Понимаю. Поговорить бы нам. Знаешь что… Товарищ директор, можно мне забрать Корина с собой? К вечеру доставлю в целости и сохранности. Слово офицера. Спасибо. Идём, дядя Боря. До встречи ребята!

Эмка и сопровождающий виллис направляются через мост на западный берег реки Агидель, низкий и плоский. У Корнина биография короткая. Не вдаваясь в подробности, он успевает в дороге поведать герою о том, что произошло дома в первые месяцы войны, об эвакуации детского дома в Уфу, о своём трудовом ученичестве на аэродроме при ремонтном заводе. В свою очередь дядя Федя добавил некоторые подробности к своему рассказу перед ребятами о своём последнем воздушном бое на «кобре» над Вислой: он сразу потерял ведомого, потом сбил два «мессера», а третий буквально расстрелял его, израсходовавшего весь свой боекомплект. Чудом остался жив – не помнил, как вывалился из кабины; очнулся метрах в трехстах над землёй и успел раскрыть парашют. Теперь списан из боевой авиации. В утешении дали руководить Уфимским центральным аэроклубом.

– Слышал о таком?

– Как же, дядь Федя, – не преминул блеснуть осведомлённостью Корнин, – главное, можно сказать, подразделение оборонного общества страны, Осовиахима. Подготавливает лётчиков маломощной авиации, парашютистов, планеристов (это для десантирования пехоты). Кого ещё… А, и авиамехаников!

– Молодец! Вижу, интересуешься. Наши воспитанники, освоившие У-2 (теперь По-2, в честь покойного Поликарпова) и Ут-2, направляются в лётные училища. Кстати, тебе четырнадцать есть? Тогда может, попробуешь у меня позаниматься? Замолвлю словечко. Как у тебя со здоровьем? Говоришь, нормально? На глаз, крепок, но медкомиссию придётся пройти. Дело серьёзное. У меня здесь обучаются теории и лётному мастерству молодые люди без отрыва от производства, и вроде тебя – после уроков и в выходные. Но рядом вечерняя школа есть. Подумай.

– Я уже подумал, дядь Федя, – переводя дыхание от охватившего его восторга, торопливо согласился Корнин.

Эмка подъезжала к строениям аэроклуба, вытянутым по краю лётного поля. За ним темнел лес. Ровное, как бильярдный стол, зелёное травянистое пространство вмещало с дюжину самолётов. Борис различил бипланы Поликарпова (их было большинство) и четыре моноплана с открытыми кабинами; должно быть, Яковлевские Ут-2. Проследив взгляд подростка, начальник клуба обнадёжил:

– Скоро у нас новые машины появятся, совсем новые типы, цельнометаллические, с убирающимися шасси и кабинами для инструктора и учлёта под фонарями из плексиглаза.