Сказания о земле Русской. От Тамерлана до царя Михаила Романова

Открытые призывы Гермогена к восстанию против литовских людей и вести о сборе и приближении ополчений из городов возбуждали, разумеется, еще более москвичей против своих утеснителей. Со своей стороны поляки принимали все меры предосторожности, чтобы не быть застигнутыми врасплох. «Москвитяне уже скучали нами, – говорит в своих «Записках» поляк Маскевич, офицер в отряде Гонсевского, – не знали только, как сбыть нас и умышляти нам ковы, часто производили тревогу, так что по 2, по 3 и 4 раза в день мы садились на коней и почти не расседлывали их… Чтобы еще более удостовериться в замыслах москвитян, послан был 25 декабря Вашинский с 700 всадников добыть языка в окрестностях: он перехватил гонца с подлинными патриаршими грамотами. Узнав о грозившей опасности, мы пришли в великое беспокойство, усилили караулы, увеличили бдительность, день и ночь стояли на страже и осматривали в городских воротах все телеги, нет ли в них оружия: в столице отдан был приказ, чтобы никто из жителей под смертной казнью не скрывал в доме своем оружия и чтобы каждый отдавал оное в Царскую казну. Таким образом, случалось находить целые телеги с длинными ружьями, засыпанными сверху каким-либо хлебом; все это представляли Гонсевскому вместе с извозчиками, которых он приказывал немедленно сажать под лед… Мы были осторожны; везде имели лазутчиков. Москвитяне, доброжелательные нам, часто советовали не дремать; а лазутчики извещали нас, что с трех сторон идут многочисленные войска к столице. Это было в Великий пост, в самую распутицу».

17 марта, в Вербное воскресенье, Гонсевский освободил Гермогена для совершения обычного шествия на осляти, что привлекало всегда великое множество народу. На этот раз, однако, «не пойде нихто за вербою»: опасались, что польские войска, стоявшие весь день на площадях в полной готовности, собраны для того, чтобы ударить на толпу и начать ее избивать.

Москвичи были правы. Михайло Салтыков уговаривал поляков, не ожидая прибытия Ляпунова, перебить жителей столицы и в сердцах говорил им в воскресенье: «Нынче был случай, и вы Москву не били, ну так они вас во вторник будут бить; я этого ждать не буду: возьму жену и пойду к королю». «Ибо Ляпунов, – рассказывает Жолкевский в своих «Записках», – желая привести в действие замыслы свои касательно изгнания наших из столицы, собрав ожидаемых им людей, согласясь с Заруцким и с расположенными к предприятию его москвитянами, рассылал тайно во время ночи стрельцов, которые скрывались соумышленниками в домах своих… Тогда определили наши между собой: выжечь Деревянный и Белый город и, запершись в Кремле и Китай-городе, перебить как помянутых стрельцов, так и всех кого ни попало».

Жолкевский совершенно правильно описывает события: действительно, ко вторнику 19 марта в Москве тайно собралось уже довольно много ратных людей от Ляпунова и несколько военачальников: князь Димитрий Михайлович Пожарский, Иван Матвеевич Бутурлин, Иван Колтовской.

Когда настал день, поляки начали втаскивать пушки на кремлевские стены и башни и требовали от извозчиков, чтобы те им помогали, но извозчики отказались. Начались споры, брань и крики. Заслышав шум, 8-тысячный отряд немецких наемников, изменивший нам в битве под Клушином и перешедший на службу к полякам, вышел из Кремля и неожиданно стал бить безоружный народ. За немцами бросились на русских и поляки, и скоро в Китай-городе было иссечено до 7 тысяч человек. В Белом же городе жители успели ударить в набат и вооружиться: они перегородили улицы бревнами, столами, скамейками и стреляли из этих укреплений и их окон в поляков и немцев. Ратные люди, присланные Ляпуновым в столицу, также доблестно делали свое дело: князь Д.М. Пожарский побил поляков на Сретенке и вогнал их в Китайгород, после чего поставил себе острожок на Лубянке; И.М. Бутурлин утвердился в Яузских воротах, а Иван Колтовской в Замоскворечье.

«Враги снова возвратились к бою, – рассказывает Маскевич, – и жестоко поражали нас из пушек со всех сторон… каждому из нас было жарко. Мы не могли и не умели придумать, чем пособить себе в такой беде, как вдруг кто-то закричал: «Огня, огня! Жги домы!» «Той же зачинатель злу Михайло Салтыков, – по словам летописца, – первой нача двор жечь свой».

Благодаря ветру огонь быстро распространился по Белому городу.

Кремль и Китай-город, бывшие в руках поляков, остались целы.