Сказания сонного леса. Легенда о варге

Что ты делаешь, ведьма? Ты ведь нарочно? Ты знала… знала, кто он, когда отдала его жизнь, ты знала, когда предлагала найти и оказать последнюю уважь, что увижу я и пойму… ты все знала… Тебе надо меня подвести к самому краю? Располосовать на части? Увидеть, как дрожит мое сердце в руке твоей? И всегда тебе мало… Когда же насытишься? Рушишь мой мир, мою жизнь, чем жил и чем дорожил, и небрежно, с насмешкою, чуть голову наклоня, наблюдаешь… Кошка, поймавшая мышь… Мягкими лапами трогаешь, а сожмешь – и вонзаются когти… Отпустишь, словом ласковым ободришь – и снова играть…

– Что теперь? Выхватишь сердце свое, подаренное, убежишь без оглядки? А, может, захочешь убить меня? Или себя? Вот три пути опять, а может, и более, перед тобой. Выбирай.

Все, что она говорит, отзывается гулко внутри. Согласием. Он ведь и впрямь теперь может – и будет! будет! – решать, какой дорогой пойти. Но сперва пусть бы унялось внутри больное, загнанное, исполосованное. Ему кажется, что он медленно умирает. Не телом, что ему станется. Тем, что зовут душой, наверное.

– Ты меня убиваешь, – говорит северянин, когда снова обретает способность дышать. – Пядь за пядью.

– Убиваю, – соглашается Марушка. – Пядь за пядью. Но не тебя. Остальных, всех, кем ты не есть, того, кем ты был, кем никогда не станешь. Того, кем тебя приучили быть. Того, кто решает вместо тебя. Того, кто запрещает тебе – твое. Видишь, их сколько? Чем ты живешь, Ингвар? Чьими желаниями, зароками? Тебе нравится это все? – и она широким жестом обводит рукой вокруг.

– А тебе? – возвращает вопрос он ей. – Тебе, значит, нравится, если ты следуешь только своим решениям и дорогам?

– Мог и не спрашивать, – Марушка пожимает плечами. – А чему огорчаться? Не тому ли, что все свои уцелели, что ваш набег остановлен в самом начале? Но если ты имел в виду их, – она кивает в сторону жертв, – они неизбежность. Что станет рукой судьбы – дерево, снежный занос, дикие звери, случайное слово, проломившийся лед или лишняя кружка эля, из-за которой кто-то уснет в сугробе… большая ли разница? Ты сам много раз был этой судьбой, как и все. Бездумным, слепым орудием. Хочешь меня упрекнуть, что этой судьбой я становлюсь осмысленно, точно зная, что и ради чего творю? Или что именно ты уцелел и по какой-то причине не можешь ко мне, как к врагу относиться? Так об этом уже говорили, моей вины никакой. Ты пришел, а не я к твоему порогу. Ты привел остальных, а не я в твои земли вломилась.

– Я, – шепчет Ингвар, повторяя ее слова. – Да, это я…

Бежать без оглядки отсюда. Пока еще цел, пока не сошел с ума. Пока зверь еще слушается заклятия и молчит. Пока она чего-то еще не придумала.

– Ты спрашивал у меня, зачем… – она подходит к нему вплотную и смотрит так твердо, такая острая сталь в этих глазах… – Хочу видеть тебя настоящего. Кем ты взаправду есть. На меньшее я не согласна. И меньшего не возьму.

Глава 8

Он выходит. Сбрасывая невидимые, прочные некогда путы, путы долга, любви, ненависти, чести, законов людей, воли богов, узы дружбы и побратимства, узы крови, рода, зароков, предубеждений и жребия норн. Нет, не сбрасывает, разрывает, по живому, с мясом выдирая из сердца и памяти все, что стоит между ними. Между тем, кем пытался быть. И тем, кем он есть.

Он надеется выжить. Главное – не забыть, как дышать. И чтоб сердце не замерло, не разорвалось. Вдох и выдох. Еще один вдох, с усилием, превозмогая удушье… в висках свинцовая тяжесть, и наверное, это и есть она, смерть. Не может жить человек, с которого содрана кожа. Не может жить тот, кто умер, это ведь он, все те обличия-маски, которых на нем больше нет. Не горит пепла горсть. И рыба, выброшенная на берег, дышать не научится.

– Что тебе до разрушенного? – доносится будто издалека, – если свободен и выбрал, чего душа твоя хочет…

– Я выбираю тебя, – неслышно, одними губами, произносит Ингвар, буря еще не улеглась внутри, ее волны накатывают, лишая дыхания, подбивая колени, скручиваясь внутри судорогой – и выпрямляясь звенящею тетивой.

Удержать, не отпускать, и пусть она хоть до скончания мира, до самого Рагнарека[7] загадки свои загадывает! Полынный запах, горький, пьяный. Волосы что полынь, а от руки след – мятой и чабрецом… Упасть бы в те травы, что ты собираешь, стебли серпом обрезая, травою стать, ветром в твоих волосах заблудиться и не отпускать…

– Тсссс, – баюкает ведьма, – тише, тише…

Он закрывает глаза, больно. И совсем не получается говорить. Слышит, как Марушка тихо дует ему на висок, с одной стороны, с другой, потом на лицо. И становится тихо, спокойно, легко.

Ингвар не понимает, что уже не вполне человек. Или совсем не Ингвар в эту минуту, сейчас. Крупный, жилистый зверь, растянувшийся на траве, положивший голову ведьме на руки. А она задумчиво перебирает густую жесткую шерсть на загривке. Волк, повинуясь порыву, который идет откуда-то изнутри, открывает, подставляет ей свою шею.

* * *