Сказать почти то же самое. Опыты о переводе

Строчкой ниже я упоминаю mentule albine con i glande d’amaranto. Mentula — латинское название мужского полового органа; и Уивер, и Кребер перевели это слово phalli («фаллосы»), тогда как Лосано придумала неологизм, выглядящий вполне по-испански (m'entulas), как она сделала и со словом hispidumbres («игольчатые купы»). Возможно, Скифано счел, что соответствующее французское слово не позволит ему удержать взятый им ритм или сохранить звуковой символизм, который представлялся ему необходимым. Поэтому он переводит olothuries («голотурии»): это слово предполагает фаллообразную форму, и к тому же Скифано осознает, что анатомический намек тут же подкрепляется упоминанием «головки» (glande).

В первом абзаце я говорю о коридорах из cretone, это архаизм, обозначающий землю, богатую мелом. Уивер переводит chalk («мел»), Лосано – greda («глина» и «мел»), тогда как Кребер избегает этого слова и говорит более обобщенно о Schluchten und Schriinden und Spalten («ущельях, трещинах и разломах»), т. е. о расселинах в скалах. Что же до Скифано, то он, кажется, понял слово cretone как cretonne («кретон», а это вид ткани). Но, может быть, он хотел сохранить звучание итальянского слова, а на этой странице, полной сравнений и метафор, даже подводный коридор, похожий на ткань, вполне возможен.

Еще одна явная вольность допущена при переводе моего прилагательного avvinati, означающего цвет вина; но оно существовало только в итальянском языке эпохи барокко, и с первого взгляда его можно понять как avvinazzati («пьяные»), Уивер выходит из положения при помощи слова vinous, которое может означать как «пьяный», так и «бордовый»; Лосано же указывает на этот цвет, прибегнув к редкому слову envinados («виноцветные»). Напротив, Кребер и Скифано предпочитают «этиловую» изотопию и переводят как weinselige («хмельные») и ivres («пьяные»). Я не уверен в том, что здесь речь идет о простом недопонимании: возможно, у обоих переводчиков в их языках не нашлось столь же изысканного слова, и они предпочли перенести «винную» коннотацию с цвета на колеблющиеся движения этих рыб с окраской арлекинова плаща. Мне важно отметить следующее: когда я читал их переводы в рукописи, этой перемены я не почувствовал, а это знак того, что ритм и живость сцены, как мне показалось, воздействуют прекрасно.

Короче говоря, переводчики должны были принять следующее интерпретативное решение: фабула заключается в том, что Роберт видит такие-то и такие-то кораллы; однако ясно, что воздействие, которое стремится оказать текст (intentio operis[122]^*), состоит в разнообразном цветовом впечатлении. Стилистический прием, к которому прибегли, чтобы передать это цветовое впечатление, основывается на том, чтобы всячески избегать повторения одного и того же цветообозначения; поэтому цель перевода – добиться того же соотношения между количеством терминов и количеством цветов.

6.3. Референция и «глубинная» история

В английском переводе «Маятника Фуко» я столкнулся с проблемой, поставленной нижеследующим диалогом (чтобы упростить понимание, я переписываю его по-театральному, без ремарок вроде «он сказал»):

Diotallevi – Dio ha creato il mondo parlando, mica ha mandato un telegramma.

Belbo – Fiat lux, stop. Segue lettera.

Casaubon – Ai Tessalonicesi, immagino.

[Диоталлеви{ 74} – Бог создал мир с помощью слова. Заметьте, не телеграммы.

Белъбо — Да будет свет тчк подробности письмом.

Казобон – Не письмом, а посланием к фессалоникиянам[123]^*]

Это всего лишь обмен кощунственными шутками, которые тем не менее важны для характеристики умонастроения персонажей. У французского и немецкого переводчиков затруднений не было, и они перевели так:

Diotallevi – Dieu a cr'e'e le monde en parlant, que l’on sache il n’a pas envoy'e un t'el'egramme.

Belbo – Fiat lux, stop. Lettre suit.

Casaubon — Aux Thessaloniciens, j’imagine. (Schifano)

[†Диоталлеви – Бог создал мир, произнеся слово. Насколько известно, никакой телеграммы он не отправлял.

Бельбо — Да будет свет, точка. Следует послание.

Казобон — Думаю, к Фессалоникийцам. (фр., Скифано)]