«Сказать все…»: избранные статьи по русской истории, культуре и литературе XVIII–XX веков

Так заканчивается эта сложная, странная история. Случайное обстоятельство, донос дворовых, выявило некоторые, отнюдь не случайные закономерности.

Прежде всего главнейший из вопросов русской жизни – проблема народа.

В этой истории два человека из крепостных (правда, уточним, из дворовых, испорченных барским домом, большим городом) – они прибегают к одной из форм народного протеста: доносят на барина и его брата (которые притом являются братьями декабриста, пожертвовавшего всем для освобождения этого народа); жалуются же простые люди главным, по их понятиям, народным заступникам – церкви и верховной власти; жалуются, в сущности, на первого народного поэта!

Печальный, характерный пример многократно доказанного «страшного удаления» декабристов и их друзей от народа…

Крепостные, кажется, не знали даже имени Пушкина, так же как Пушкин не был лично знаком с Митьковыми – отчего «типическое» значение всей истории увеличивается!

Формально весь эпизод оканчивается довольно благополучно: двое крепостных, получив побои и ожидая многолетней солдатчины, сделались почти вольными людьми; Валентин и Платон Митьковы не отправились вслед за старшим братом, чего вполне могли ожидать; царь и его министры ловко, почти без всякой огласки, погасили всю историю и уверены в достаточной прочности своего положения; Николай в конце концов доволен и Пушкиным, снова признавшимся и повинившимся.

Пушкин… он, конечно, тоже доволен, что дело окончилось: осенью 1828 года – с невиданной энергией и упоением работает над «Полтавой».

Поэт успокаивается; но гений, интуиция предостерегают.

Стихи, написанные во время неприятностей 1828 года, сохраняют «биографическое применение» и тогда, когда «Андрей Шенье» и «Гавриилиада» прощены; они определяют дух, тон всего, что будет: до последних январских дней 1837 года.

Снова тучи надо мною

Собралися в тишине;

Рок завистливый бедою

Угрожает снова мне…

ПУШКИН И ЕГО ДРУЗЬЯ ПОД ТАЙНЫМ НАДЗОРОМ

Больше 60 лет прошло с тех пор, как Б. Модзалевский впервые предал гласности (в книге, давно ставшей пушкиноведческой классикой и, конечно, заслуживающей новых переизданий) довольно значительное число доносов и различных материалов о слежке за Пушкиным – то, что около столетия было скрыто в секретном архиве III отделения²³.

Одновременно, а также и после выхода работы Модзалевского появился ряд других публикаций, освещавших потаенную «блокаду» великого поэта со стороны таких мастеров своего дела, как Николай I, Бенкендорф, Дубельт, фон Фок, Булгарин…²⁴

В настоящее время известно уже о довольно большом числе разных секретных акций вокруг Пушкина – то, о чем сам поэт только догадывался и что постоянно ему мешало, раздражало, отравляло воздух, которым он дышал…

Зная немало о тайном надзоре, мы все же знаем еще не все, и одно из подтверждений тому – приводимые в данной публикации материалы, занимающие, мы полагаем, одно из первейших мест в сложной иерархии агентурных данных, доносов, справок, сводок, мнений и т. п. документов официального сыска.

Публикуемые тексты, между прочим, восполняют сводку Б. Модзалевского и, кажется, объясняют происхождение ряда ее элементов.

***

8 сентября 1826 года Пушкин, как известно, был доставлен прямо из Михайловского в Москву для беседы с царем Николаем I. Беседа, очень сложная и противоречивая, закончилась формальным «прощением поэта»; в начале ноября 1826 года Пушкин отправляется из Москвы в Михайловское за своими оставленными в спешке вещами, прежде всего – рукописями, а также пишет по поручению царя записку «О народном воспитании», ясно понимая, что это задание является своего рода «испытанием лояльности». 15 ноября 1826 года – этой датой поэт сопроводил беловой текст завершенной записки.

Совпало так, что именно в этот день, 15 ноября, из Москвы «к Александру Сергеевичу Пушкину в Опочки» отправил письмо Михаил Петрович Погодин, историк и публицист, один из новых московских приятелей и доброжелателей поэта. Пушкин, уезжая из Москвы, знал, что Погодин с группой единомышленников добивается разрешения на выпуск нового журнала «Московский вестник»; поэт обещал свое сотрудничество и даже оставил Погодину отрывок из «Бориса Годунова».

Письмо Погодина, посвященное именно этим издательским проблемам, было по своему содержанию совершенно легальным, невинным, и тем не менее с этого документа начинается довольно серьезное дело III отделения «О Михаиле Погодине, получившем дозволение издавать журнал под названием „Московский вестник“»²⁵.