«Сказать все…»: избранные статьи по русской истории, культуре и литературе XVIII–XX веков

К этому «делу», хранящемуся ныне в Пушкинском Доме, исследователи, естественно, обращались: ведь фрагмент письма Погодина от 15 ноября 1826 года печатается в собраниях пушкинской переписки именно по жандармской копии, открывающей «дело». Однако, возможно, заглавие секретного документа, относящееся исключительно к Погодину, не вызывало особого любопытства, и весьма интересные тексты, следовавшие за копией перехваченного письма, остались почти вне поля зрения специалистов²⁶.

Между тем в это секретное «дело» стоит вникнуть. Итак, письмо, адресованное Пушкину из Москвы, нагло перлюстрируется (и это через несколько недель после царского «прощения»).

Вот что из погодинского письма было скопировано и передано на рассмотрение «высшему начальству»:

«Позволение издавать журнал получено. Подписка открыта. Отрывок из Годунова отправлен в с.-петербургскую цензуру; но его, может быть, не пропустят (два года тому назад запрещено было помещать отрывки из пиес в журналах), а первый № непременно должен осветить вами: пришлите что-нибудь поскорее на такой случай. Еще – журналист ожидает обещанной инструкции»²⁷.

Письмо вызвало преувеличенный испуг власти, усмотревшей в тексте Погодина скрытую конспирацию (вероятно, гипнотизировали обороты – «не пропустят», «запрещено», «ожидает инструкции», имевшие у Погодина чисто деловой характер). Повторялась история полугодовой давности, когда в марте–апреле 1826 года было так же перехвачено и фантастически истолковано одно из писем Пушкина к Плетневу²⁸; во всяком случае, в тексте Погодина скопированные строки, начиная от слов «не пропустят», подчеркнуты начальственным карандашом; очевидно, это – сам Бенкендорф, потому что копия сопровождается трудночитаемой карандашной пометой: «Для Г<осударя?>. Ген.-ад. Бенкендорф»²⁹. Но копия письма – только первый лист «дела». Перлюстрация сопровождается интересным мнением анонимного «консультанта» по поводу перехваченного текста. Реакция высшего начальства, как увидим, свидетельствует о полном единомыслии с анонимом.

Записка «консультанта» озаглавлена: «Об издателе журнала „Московский вестник“ Михаиле Погодине». Далее следует прелюбопытный текст:

«В мнении моем о цензуре вообще я полагал, что издатель журнала должен быть непременно человек опытный, надежный, известный или самому государю, или его доверенным особам, потому что при самом строгом надзоре, при самой строгой цензуре он найдет средство действовать на общее мнение, представляя происшествия и случаи без своих даже рассуждений, в таком виде, что ясною будет та сторона, какую он захочет представить таковою, или, умалчивая о делах и происшествиях, могущих возбудить приятные впечатления, убедить в пользе настоящего порядка вещей. Молчать никто не запретит, а при случае и это важно.

Кроме того, рой юношества всегда вьется вокруг журналистов, которые по нужде вступают со многими в связи и дружеские сношения. История Булгарина и Греча может послужить примером. Заговорщики всасывались, так сказать, в них, чтобы перелить в них свой образ мыслей, делая им различные угождения, и, видя совершенную невозможность поколебать их правила, даже угрожали и старались вредить в общем мнении, провозглашая шпионом и бог знает чем. Некоторые из заговорщиков, молодые люди, свыклись вместе, продолжали дружескую связь, но масса их всегда оказывалась неприязненною.