Скажи, что будешь помнить

– Иногда самого лучшего варианта не бывает. Иногда нам предлагают два плохих. Так устроено в жизни.

Нет, он ошибается. Я не на поводке. Родители направляют меня, помогают мне, но решаю в итоге я сама, и я намерена доказать Дриксу, что он не прав.

Хендрикс

Сижу на стуле в гараже, вожусь с гитарой, перебираю струны, и нервозность со злостью понемногу утихают. Сегодня я обидел Элль и, с одной стороны, сожалею об этом, а с другой… Видеть ее с Эндрю – как ножом по сердцу. И так каждый раз. Она ничего особенного в этом не видит, а я вижу. Вижу, что ее родители хотят, чтобы они были вместе, и меня это убивает. Я хочу быть ее парнем не только наедине с ней, но и везде, открыто, ни от кого не таясь.

– Эй, ты как? – спрашивает Маркус, входя в гараж. Взяв со стойки видавшую виды акустическую гитару, купленную Экслом на музыкальной распродаже, он садится на табурет рядом со мной.

Пожимаю плечом и продолжаю бренчать. Говорить о Холидей и Элль бессмысленно. Дом у нас такой маленький, что слышно, как мышка бросает горошинку.

– Да, – говорит Маркус. – На меня такое часто находит. Несколько минут он слушает, следит за моими пальцами, пытается уловить мелодию, а потом потихоньку присоединяется сам, на тех же аккордах, но повыше. Наша мелодия – сладкая печаль. Моя. Маркуса. Интересно, сколько еще человек в мире могут назвать ее своей?

– Ты ведь еще не обращался насчет программы юных исполнителей? – спрашиваю я.

– Думаешь, стоит?

Думаю, да.

– Талант у тебя есть.

– Может быть.

Прижимаю ладонью струны:

– Так почему ты не обратился?

Теперь уже он пожимает плечами. Смотрю на него, и на душе становится муторно. Я вижу страх и злюсь из-за того, что он поселился в сердце одного из лучших моих друзей. В сердце парня, который никогда никого не боялся.

Маркус трогает еще несколько струн, останавливается, но последняя нота продолжает звучать.

– Не знаю. – Пауза. – Тебе не кажется, что раньше жизнь была легче?

Я киваю, потому что понимаю, что он имеет в виду. До ареста, до программы, до того, как обстоятельства заставили заглянуть в самую темную глубь себя и увидеть, что тебя, без твоего ведома, контролировали боль и злость. В те времена, когда мне было наплевать, что дорога, которой я шел, ведет к взрыву внутри.

– Каждый день, просыпаясь утром – не важно, здесь или дома, – первым делом спрашиваю себя, а хватит ли сил не облажаться, устоять, идти дальше. И я знаю, что легче было бы плюнуть на все, но не плюю, держусь и при этом все равно боюсь сорваться.

Каждый вечер я благодарю Бога за то, что прожил день и не вернулся к прежней жизни. Кто-то скажет, мол, пустяк, но я чувствую себя так, словно выжил в кровавой битве, и горжусь этим. Подать заявку на участие в программе юных исполнителей и получить отказ – такое выше моих сил. Меня и сейчас хватает только лишь на то, чтобы пережить день.

Смотрю на Маркуса и спрашиваю себя, уж не читает ли парень мои мысли, потому что сейчас он озвучил все мои страхи. Разница между нами в одном: я больше, чем он, боюсь, что моя жизнь превратится вот в такую ежедневную битву за выживание.

Маркус сильнее этого, я знаю. В лесу мы каждый день отправлялись в пеший поход, причем иногда, казалось, ходили кругами, а потом разбивали лагерь. Но раз в каждые несколько дней нам встречалось препятствие, которое надлежало преодолеть.

В одном таком случае мы вышли к отвесной скале, на которую должны были подняться, а потом спуститься. Я выбился из сил, устал и даже не соображал как следует. Не знал, что делать. Не мог идти, не мог разбить лагерь, не мог одолеть препятствие. Я хотел сдаться, поднять руки и отказаться от программы, от моей семьи, от себя самого.

Вот только Маркус не сдался.

Он поднялся на скалу и даже спустился, как и все остальные. А я сидел на земле, рядом со всем своим снаряжением, и ничего не предпринимал. На протяжении всего дня ко мне один за другим подходили наставники. Они садились около меня, пытались заговорить, шутили, требовали. Даже послали за моим психологом, который, словно на каменную стену, наткнулся на мое молчание. Я на все забил. Не только на программу, но и на себя самого.

Я достиг той точки, когда было все равно, жив я или умер, потому что жизнь причиняла слишком сильную боль. В то утро у меня вдруг открылись глаза на то, чему они в самом деле пытаются научить нас. Штурм скалы? Пеший поход? Поставить палатки, снять палатки, а потом то же самое снова и снова. Такова и жизнь. Сначала вверх, потом вниз. Жизнь трудна, жизнь тяжела, жизнь всегда означает боль, и ты сам решаешь, идти ли дальше. Жизнь – для сильных, а у меня сил для выживания недоставало.

– Есть хочешь? – спросил психолог. – Тогда надо постараться.

– А иначе что? Замучаете меня голодом? – огрызнулся я.

Ответ был у него на лице. Нет, не замучают. Нельзя. Пустая угроза, только и всего. При желании я мог бы подняться, пойти в лагерь и, глядя в глаза этим всезнайкам, съесть все продукты, и никто бы меня не остановил, потому что нельзя. История о голодающем подростке – слишком большой риск для властей штата.