Скажи ее имя

Валентина была северянкой, с длинными стройными ногами и идеальной осанкой прирожденной наездницы, с дерзким характером избалованной дочки богатого ранчеро. Вот только родители ее были учителями музыки и владели магазинчиком музыкальных инструментов в торговом центре в Монтеррее, а сама она проводила больше времени на тацполе, нежели с лошадьми. До Джима у нее было полно бойфрендов — все они как на подбор были обдолбанными рок-музыкантами с тягой к саморазрушению. Теперь она одевалась как богатенькая девочка-эмо, ее фантастические прически выглядели так, словно она только что вышла из самого крутого салона красоты Токио. Она была так же обаятельно говорлива, как и Аура, они заражали друг друга неудержимым детским весельем. Валентина называла Ауру — Рауа, а Аура Валентину — Навилента, они разговаривали и переписывались на выдуманном ими языке. Они любили друг друга, но и у их дружбы были острые грани, Аура временами опасалась на удивление резких слов Валентины. Она долго ее побаивалась, пока спустя несколько лет не поняла, что опасения напрасны. Валентина была умна, с ней было интересно, но, как и у большинства ньюйоркцев при деньгах, имевших отношение к миру искусства, ее разговоры крутились вокруг псевдо-интеллектуальных модных тем — это совершенно не значит, что они были пустыми или неумными, но в них она в основном придерживалась общепринятых точек зрения. Ее муж был одним из тех денежных мешков, что обитают в галереях Челси и Вильямсбурга, в рок-клубах и на площадках экспериментальной музыки и одеваются как престарелые панки, хотя и употребляют исключительно дорогое вино — я называл его «Старина Секс Пистол». Валентина не была счастлива в браке. Она постоянно пыталась разобраться с затянувшимся семейным кризисом. Она отчаянно хотела ребенка, но Джим, у которого было два взрослых сына от первого брака, был против. Мексиканке из среднего класса, приближающейся к сорокалетнему рубежу и так и не дописавшей диссертацию, было трудно даже задуматься о том, что придется отказаться от дома в Грамерси-парке стоимостью в двенадцать миллионов долларов и прочих привилегий: частных массажистов, инструкторов по йоге и пилатесу. Я обнаружил, что меня тянет к Валентине, я искал ее общества, страстно жаждал ее внимания. Я старался держаться к ней настолько близко, насколько это было возможно, заглядывал в ее лицо, пытался разжечь в ней ту же искру детской веселости, что пробегала между ней и Аурой, и если мне это удавалось, то я изумлялся мощи рождавшегося во мне желания: я как будто наедался сладкого, а когда возбуждение проходило, оказывался в полном ступоре.

Но Валентина иногда могла быть настолько бессердечной, что я даже заподозрил у нее легкую форму аутизма. Почему ты снова не можешь стать таким, каким ты был до встречи с Аурой? — спросила она меня в один из тех вечеров, когда мы сидели в очередном баре. Ее бестактность говорила о том, что у нее есть и другие пороки, и я поймал себя на мысли, что мечтаю и прикидываю, смогу ли я когда-нибудь переспать с ней. Было что-то странное в том, как Валентина возбуждала меня. Словно непонимание и неприятие стали для меня предпочтительнее, чем симпатия и сочувствие. Я осознал, что мне никогда не нравилось, чтобы люди были чуткими ко мне.

Еще меня раздражало, что Валентина считала, будто знает обо мне и Ауре какие-то нелицеприятные вещи, я понятия не имел, какие именно, но у меня были причины полагать, что это неправда. Я одновременно хотел и не хотел знать, что такого она, по ее мнению, знала.

Однажды вечером Аура вернулась домой после загула с Валентиной и, встав в позу раскаявшейся грешницы, — вернее, изображая таковую, театрально, комедийно имитируя горе, — она прижалась лбом к моей груди, в раскаянии начала биться об нее головой и пробормотала: я сказала Валентине ужасную вещь про наш с тобой брак, я наврала. Но я сказала это только потому, что Валентина так несчастлива с Джимом, и мне хотелось, чтобы ей стало легче. Я никогда больше так не сделаю, обещаю! Фрэнк, я ужасный человек?