Сказка без чудес

— Наводку на наших тётушек ей, — указал он на молодую цыганку, — богатый господин дал. Одетый весь в чёрное, в плаще и шляпе, с красными глазами. На чёрта похож. Она, — мотнул он головой на девицу, — к нему на рынке в карман залезла. А он её на этом и прихватил! И пообещал отпустить, в полицию не сдавать, если она для него дело сделает. У двух старушек документы умыкнёт. За эти документы он ей обещал заплатить хорошо. Сто тысяч рублей посулил! Ну, она и согласилась. Чёрный человек её к твоему, Глеб, дому привёл, заставил у подъезда вахту нести — ждать, значит. Когда вы утром появитесь. Будто чувствовал, зараза, что документы на имение при вас будут… Ну, она, — опять кивнул на цыганку, — девка шустрая. Профессионалка. Пошла вслед за вами на автобус, и там, в толчеи, пакет с бумагами да деньги из-под юбки бабы Ягоды слямзила!

— И… что?! — не выдержал Глеб Сергеевич. — Где теперь документы? Неужто у красноглазого?!

Яков улыбнулся самодовольно:

— У неё пока… — и быстро — гыр-гыр-гыр… — что-то по-цыгански.

Барон выслушал хмуро, потом скомандовал что-то отрывисто молодайке на своём языке.

Та опустила послушно голову, потом вспорхнула, и. шелестя подолом юбки, направилась в дом.

Глеб Сергеевич помалкивал в тревожном ожидании. Цыган и Яков тоже не открывали ртов, сосредоточив взгляд на тонкой, пульсирующей вяло струйке фонтанчика.

Вскоре девица вернулась, и положила на стол пакет. С тех пор, как Дымокуров видел его в последний раз в руках у бабы Ягоды, свёрток вроде бы не претерпел изменений, внешне выглядел так же — стопка документов стандартного размера, сложенные пополам, и уложенные в прозрачный полиэтиленовый файл, перетянутый для надёжности поверху зелёненькой аптекарской резинкой.

— Я их даже не открывала, — сообщила цыганка.

Про украдены тридцать тысяч рублей, как отметил Глеб Сергеевич, цыгане, естественно, ни гу-гу…

— Ты хорошо поступила, сестра, что бумаги нам вернула, — сдержанно поблагодарил её Яков. — Тебе за то там, — ткнул он пальцем в белесые облака, — на небесах, зачтётся.

— А с медведем-то как? — вернулся к явно волновавшей его теме барон. — У меня ансамбль семейный. Песни и пляски. Мы даже на районном конкурсе художественной самодеятельности выступали. А что за цыгане без ручного мишки?! Продай! Я тебе за него двадцать тысяч рублей заплачу!

Яков, изобразив на лице мучительные раздумья, зачмокал губами в сомнении:

— Сроднился я с ним. Он мне, Потапыч, то есть, как брат! Так что, сам понимаешь…

— Двадцать пять!

— Он ещё на бубне играть умеет. И через голову кувыркаться. Потешно так, — как бы, между прочим, заметил Яков. — Опять же, одёжка на нём… хоть сейчас на сцену!

— Тридцать!

Яков тяжко вздохнул, сказал с сожалением:

— Ну, будь, по-твоему. Прямо от сердца отрываешь! Если бы я не видел, что ты, барон, человек хороший, и семья у тебя хорошая, нипочём бы не согласился. А так — давай тридцать косарей, и по рукам!

По знаку барона девица сбегала в дом. И возвратилась, вручив своему предводителю деньги. Барон тут же передал их Якову — как и сговаривались. Ровно тридцать тысяч рублей, пятитысячными купюрами. Глеб Сергеевич ещё подумал с неудовольствием: небось, тех самых, что у бабы Ягоды спёрли!

Яков, в свою очередь, торжественно вручил цыгану поводок, прикреплённый к ошейнику Потапыча:

— Владей! — и, подхватив под руку Глеба Сергеевича, откланялся барону: — Ав састо тхай, бахтало! — повторив по-русски: — Будь здоров, счастлив, брат!

И поспешил со двора.

Устремившийся вслед за напарником к распахнутым воротам отставной чиновник пребывал в смятении и растрёпанных чувствах. С одной стороны, и документы, и деньги украденные, копейка в копейку, они с Яковом вернули. С другой, перед глазами его стоял понурый Потапыч, который будто понял, что его только что продали, предали самым бессовестным образом, уступив, как бездушную вещь, новым владельцам. И ведь Яков, стервец такой, со зверем, которого называл другом, даже не попрощался! Вот она, цена человеческой верности, мерило порядочности! Всего-то — тридцать тысяч рублей…

А Яков шёл себе, как ни в чём, ни бывало, насвистывал что-то в бороду, не выказывая ни малейшей скорби по случаю постигшей его утраты.

Таксист ждал их терпеливо за воротами.

— Ты, командир, трогай, метров сто проезжай, и встань в конце улицы, — распорядился Яков, забираясь на заднее сиденье.

— А косолапого не забыли? — усмехнулся водитель, заводя двигатель.

Лесовик не ответил, кивнул только, когда таксист притормозил на выезде из посёлка.

Открыл дверцу, и стал ждать чего-то, поинтересовавшись оживлённо у Глеба Сергеевича:

— Ну, как тебе у цыган понравилось? Хитрый народ! Кто цыгана обманет, тот три дня не проживёт…

Отставной чиновник промолчал хмуро.

И в этот миг в отдалении со стороны цыганского замка послышался грозный раскатистый рёв, крики, детский визг.

А ещё секунду спустя из ворот выскочил и помчался по улице, шустро перебирая всеми четырьмя лапами, Потапыч.

Дурацкая фетровая шляпа сбилась ему на закорки, свободный конец поводка волочился по пыльному гравию.