Сказка без чудес

Ох, как веселился Люций Гемулович, изрекая с пафосом этакие благоглупости, при этом изо всех сил скрывая змеящуюся на кроваво-алых губах улыбку, и наблюдая исподтишка, какой эффект производят его слова на писателя-недоумка. И очевидно было, что придурковатый стихоплёт этот и впрямь повёлся, запунцовел щеками, вздёрнул спесиво подбородок — свершилось, мол! Вот оно, долгожданное признание из уст высокопоставленного единомышленника!

А Люций Гемулович, продолжая витийствовать, метать, как говорится, бисер, отчётливо понимал, что, и в самом деле, когда таких никчёмных дураков, вроде Гриши соберётся вместе изрядное количество, они и впрямь способны двинуть неисчислимые рати на исполнение своих безумных идей, как это уже не раз бывало в истории человечества. И вот тогда и на его, Люция Гемуловича, улице, наступал долгожданный праздник! Торжество смерти, апофеоз войны…

Но пока дурак-стихотворец должен был исполнить одну гораздо менее значительную, чем мировой пожар, но тоже чрезвычайно важную в данный момент и в данном месте, функцию.

А потому человек в чёрном не без сожаления прервал свою велеречивую тираду, и перешёл на деловой, будничный тон.

— А вообще-то, засиделись вы, голубчик, в провинции. Помните, как у Маргариты Агашиной? «И коль поэт чего-то стоит, он всё равно сбежит в Москву…»

Кулешов, конечно, не помнил никакую Агашину, и стихов её никогда не читал, но чувствовал, чувствовал всем нутром своим, что встреча с человеком в чёрном окажется судьбоносной. Перевернёт всю его жизнь! И переполнялся, наливался по самые уши чувством собственной значимости…

— У меня к вам предложение, — продолжил между тем Люций Гемулович. — Я и мои единомышленники… а нас, поверьте, немало в окружении президента, члены известного вам «Ратоборского клуба», задумали издавать «толстый» литературный журнал. Его незыблемыми принципами должны стать Державность, Православие и Народность. Именно так, с большой буквы. А отличие от уже существующих изданий будет заключаться в том, что публиковать он будет исключительно молодых авторов. До тридцати лет. Проза, поэзия, публицистика, литературная критика. По нашей задумке, этот журнал, которому и названия-то ещё не придумали… ну, скажем, «Ковчег»? …или что-то в этом роде… должен стать стартовой площадкой для творчества подающих самые большие надежды, самых талантливых начинающих авторов России.

«Опубликуют подборку моих стихов? — судорожно размышлял Гриша. — Вряд ли столичный гость такого ранга тащился бы в Южно-Уральскую область, за тридевять земель, ради какого-то автора. А может быть, заведовать отделом предложат? Поэзии, например?!»

А советник министра культуры прямо с языка снял:

— Мы долго искали кандидатуру главного редактора этого уникального, стабильно финансируемого из государственного бюджета, заметьте, издания. И остановились на вас.

«Вот оно! Свершилось!» — задохнувшись от восторга, сообразил Гриша. Однако постарался не выказать радости, а умудрился напустить на чело лёгкую тень сомнения — мол, предложение интересное, но надо подумать…

А Люций Гемулович наседал:

— Поэт, публицист, литературный критик, тридцати лет — новое поколение. Ну, где мы найдём кандидатуру главного редактора молодёжного журнала, достойнее вашей?!

И Гриша вынужден был согласиться важно: и впрямь, нигде!

А человек в чёрном, водрузив на белобрысую макушку пасторскую шляпу, капнул вдруг чуток дёгтя в пролитую только что на поэта Кулешова бочку медоречивых похвал:

— Правда, есть одна закавыка…

Гриша разом насторожился. Начинается, твою мать!

Люций Гемулович продолжил невозмутимо:

— Поэт Сбруев. Учитель, мэтр. Завистливый, мстительный. Он обязательно расценит ваш переезд в Москву как предательство. Начнёт всячески гадить, писать подмётные письма, организует волну уничижительной критики творчества молодого поэта Кулешова… этот момент, прямо скажу, нежелательный. Надо бы этого Сбруева… э-э… как-то нейтрализовать…

«Убью старую сволочь! — в отчаянье подумал Гриша. — Собственными руками придушу гада!»

— Было бы совсем хорошо, — рассуждал вслух между тем человек в чёрном, — если бы ваш отъезд в столицу был вызван… э-э… естественными причинами…

— Безвременной кончиной мэтра? — хриплым от волнения голосом предположил Гриша.

— Ну, когда человеку стукнуло восемьдесят лет от роду, вряд ли кто сочтёт его кончину безвременной… — подметил с грустной улыбкой Люций Гемулович. — однако я не об этом.

«Не об этом?! Он что, понял, что я готов придушить старого мерзавца ради обещанной должности?!» — ошарашено соображал поэт Кулешов.

А советник министра вдруг оборотил задумчивый взор на присевший от ветхости Дом творчества. Покачал головой с сожалением: