Сказка – ложь…

Так вот, как я и говорила, меня ждали. Над залитой лунным светом поляной скользили бесчисленные тени, словно сгустки тумана или клочки опустившихся наземь облаков. Стоило мне шагнуть с тропы за вереницу светлых камешков, ограждающих эту прогалину от остального сада, тени тут же замерли как одна. Я старалась не глядеть по сторонам, шла, не отводя глаз от своей цели – огромного, скрюченного от старости дерева посреди поляны, но не могла не чувствовать взглядов на себе. Их было множество, острых, жалящих, обжигающих кожу ледяным холодом. От них хотелось укрыться, хотелось бежать без оглядки, пока не найдётся щели достаточно глубокой, чтобы забиться в неё в надежде, что они не проникнут следом, оставят, наконец, в покое. Если, конечно, после сумеешь вспомнить, что такое покой… Я вот так и не смогла. До сих пор, случается, меня преследует то давнее чувство, и думается мне, не оставит до самой кончины. Эль вот разве что немного помогает, что покрепче – тоже дело верное. Ну да ладно, не о том мой рассказ!

Я говорила уже, что должна была понять: мой план не удался, – но слишком была взволнованна, слишком слепа. И глупа, чего уж таить!

Тени вокруг сгустились, окружили меня плотным кольцом, слишком реальные, слишком явные, чтобы быть фантомами. Но никто из них не попытался коснуться меня или заговорить. Никто не воспрепятствовал мне, когда я приблизилась к старому дереву, уже начавшему ронять лепестки с ветвей. Никто не остановил меня, когда развернула я свой страшный свёрток. Ни звука, ни шелеста не раздалось на поляне, когда острые шипы пронзили истекающее кровью сердце и оно повисло, удерживаемое ими, меж узловатых ветвей, подобно кошмарному плоду, раньше срока созревшему среди увядающих цветов. Само время, казалось, замерло, наблюдая.

Я отёрла руки, бросила наземь не нужные более грязные тряпки и перевела дух. Только теперь осмелилась оглядеться. С удивлением и даже некоторым разочарованием отметила про себя, что ничего вокруг не изменилось. Те же молчаливые тени, та же звенящая мёртвая тишина, тот же удушающий запах белых цветов. Не знаю, право, чего я ожидала, но то, что увидела, тех подспудных надежд не оправдывало совсем! Это раздражало. Да что там, злило! И я не нашла ничего умнее, чем крикнуть окружающим меня теням о своей победе. Бросить прямо в призрачные лица, или что у них там было, слова о собственном превосходстве.

«Она мертва! – прокричала я в пустоту. – Всё кончено! Уходите прочь! Вам некуда возвращаться! Эти земли принадлежат нам – людям!»

Вот тут-то всё и сдвинулось с места! Слова эти пробудили буйный вихрь, столь сильный, что мне поневоле пришлось пригнуться к самой земле. Взметнулись в воздух белые лепестки, словно вьюга ворвалась внезапно в тепло майской ночи. Закружились в бешеном хороводе туманные фигуры, завыл, засвистел в ушах ледяной ветер, вынуждая закрыть голову руками, зажмурить глаза, зажать уши. Но даже сквозь ткань головного покрывала, сквозь собственные прижатые к ушам пальцы слышала я в его вое дикий, нездешний многоголосый хохот.

Не помню, как добралась до замка, как поднялась в свои покои, знаю только, как после рассказали, что упала без чувств, едва перешагнув порог опочивальни. Очнулась я только на девятое утро. У ложа, убитый горем, сидел мой король, постаревший, казалось, враз на добрый десяток лет. Вокруг бесшумно хлопотали служанки, в очаге потрескивал огонь, мягкие шкуры покрывали моё обессиленное тело. Ужасно мучила жажда.

Я нашла в себе силы улыбнуться мужу, хоть была в тот миг слабее младенца. Сердце моё пело. Ещё бы! Пусть нельзя было поведать о том, но сама-то я знала, какой подвиг совершила! И пусть горе моего Тибиона, оплакивающего потерю любимой дочери, легло тяжким бременем на моей совести, я знала, как притупить его. Знала, что уж теперь-то смогу наконец подарить ему настоящих наследников, истинных детей своего отца, похожих на него во всём, чья кровь будет горяча, а помыслы чисты. Так что я поскорей отослала служанок прочь и поспешила утешить дорогого моего мужа, как и подобает хорошей жене.

Дни полетели словно птицы. Благоденствие моё было сохранено, и ничто более не отравляло его, ничто не мешало наслаждаться жизнью в любви и довольстве. Так что если сперва я ещё тревожилась о возможной расплате за нарушенный гейс, то постепенно, день за днём проживая мирно, успокоилась и вовсе выбросила эту мысль из головы. Решила, что благодаря наёмнику сумела-таки перехитрить судьбу, и снова порадовалась про себя, как ловко всё придумала. А в скором времени я с радостью поняла, что понесла дитя. Клянусь вам, друзья, своей седой головой, не было в те дни в целом мире человека счастливее меня!

Однако боги бывают жестоки. Уж им-то хорошо известно: любая горечь покажется сильней, ежели сперва накормить человека сладким. Так случилось и со мной.

12 кружка