Сказка – ложь…

На чём бишь я остановилась? Ага, благодарствую, милый. Темница, точно!

Так вот, отвели меня слуги в каземат, заперли за моей спиной железную решётку на замок и убрались восвояси, даже охраны не приставили. Отчего-то это пренебрежение оскорбило меня больше всего. Ну правда, приятель! Выходило так, будто мои враги уже не считали меня сколько-нибудь опасной соперницей, заранее победу праздновали, мол, никуда мне от них не деться. Разве не обидно? Вот и я о том.

Однако плохо они знали Эллу! Даже оставшись в темноте, среди влажных каменных стен, я продолжала всем сердцем стремиться к своей малютке. Думаю, эта жажда меня в конце концов и вывела на волю. Она да ещё толика везения.

Да, дружок, оказалось, моя удача сидела, скорчившись, в углу, и сперва я приняла её за груду грязного тряпья. Но голос узнала тотчас и едва не разрыдалась от облегчения, когда поняла: надежда моя жива! Вместе со мной в каменном мешке находилась пропавшая монахиня, бывшая служанка покойной королевы, первой жены благородного Тибиона, той самой, что своей неосторожной просьбой навлекла столько напастей на наши бедные головы. Единственная свидетельница, способная доказать правдивость моих слов на предстоящем судилище.

А? Что говоришь? Как так вышло, что она осталась в живых? Что ж, я и сама мигом позже задалась подобными вопросами. Стала гадать, не затеяла ли мерзкая девчонка со мной какой-нибудь игры, с тем чтобы побольнее уязвить, но после отбросила эти мысли. Решила, вернее будет расспросить саму старуху. С тем приблизилась к товарке по несчастью, заговорила с ней как можно участливее, стала выведывать, как да отчего оказалась она в столь печальном положении, что надобно от неё Гуртевиру с девчонкой и прочее в таком духе. Я ворковала над ней, гладила сальные космы, даже рассказала о кое-каких собственных злоключениях, но та только плакала да молилась, молилась да плакала, то попеременно, то одновременно. Добиться от неё чего-то хоть сколько-нибудь внятного мне так и не удалось.

Единственное, что смогла я выяснить, так это новые подробности о дурном нраве падчерицы. Эта дрянь каждый день приходила поглядеть на бывшую материну служанку, становилась у решётки и пялилась на несчастную не мигая, пока та не начинала плакать от страха да умолять прекратить её мучения, хоть ценой смерти. Нравилось проклятой девке мучить бедную женщину, упиваться её ужасом, потому она и велела оставить ту в живых.

Вскоре я поняла, что старуха, вырванная злой рукой из многолетнего её убежища, похоже, окончательно спятила, и в великой досаде оставила её, отодвинувшись в самый дальний угол, подальше, насколько возможно было, от её всхлипов и бормотанья. Скрутилась там на прелой соломе и наконец дала волю собственным слезам.

Горько оплакивала я свою судьбу, сожалела о нарушенных гейсах, а более всего – о моём красавце-короле: уж будь он жив, такого бы со мной ни за что не случилось! Но скоро темнота, многодневная усталость и монотонный бубнёж соседки сделали своё дело, так что, вопреки всем ожиданиям, я крепко заснула. Но заснула с именем покойного мужа на устах.

Снился мне чудный сад, полный прекрасных деревьев с серебряными ветвями, половина из которых покрыта была хрустальными цветами, а на другой уже зрели среди изумрудных листьев золотые яблоки. Меж корней тех деревьев струились прозрачные звонкие ручьи, а по веткам порхали чудесные птицы с оперением из красного золота и бронзы, были они скованы попарно золотыми же цепочками толщиной не больше волоса, а крепостью с якорный канат. Пение тех птиц было слаще всех известных мне звуков, а прерывали его они только для того, чтобы полакомиться спелыми плодами. Но пока одни ели, другие тут же подхватывали мелодию, и так выходило, что она не смолкала вовсе.

С удивлением и восхищением оглядывала я тот дивный сад да его обитателей, пока не увидела в конце тропы знакомый до боли в груди образ, а узнав его, изо всех сил побежала навстречу. То был мой покойный супруг, благородный король Тибион, только здесь был он жив и здоров, а выглядел краше, чем в день нашей встречи, словно само солнце сияло за его спиной!

Хотела я было броситься ему на грудь, но он с печальной улыбкой остановил меня, сказав, что нельзя ему нарушить запрет, коснувшись живой жены, чтобы не пропасть тотчас без следа, не успев перемолвиться со мною и словом. Я отступила, хоть и горько мне было видеть его так близко, но не иметь возможности обнять. Он же, видя моё огорчение, стал говорить тихо да ласково, однако, по своему обыкновению, ни о чём мало-мальски важном упомянуть не забыл.