– Он был чекистом. Майором НКВД. И одновременно был чистым ворпанем. И вы, если захотите чего-то добиться, станьте им. Выхода нет. Комбинат должен работать. И кто-то должен везти этот воз. Берите пример с отца – что и где у него там отпечаталось?
– Вы… вы… Вот чем заканчиваются разговоры по душам! Благодарю за откровенность, Владимир Игнатьевич, – взвился Генрих.
– Не благодарите. И не ждите благодарности в ответ. Вы уже с этим столкнулись. Никто не благодарен ворпаню – и сейчас, и тогда, и неважно в каком обличье – в итальянском костюме или в чекистской форме. Тех осудили, и этих осудят.
Что с ним? Щапов дышал тяжело (Генриху показалось, что при каждом шумном выдохе старик выпускал из ноздрей синие струйки). Экс-мэр словно с огромным усилием выговаривал свои мысли – результат горьких раздумий за десятилетия здешней ссылки. Что должен был чувствовать этот умный, сильный, властный человек, видя происходящее и не имея возможности исправить – лишь постараться облегчить положение для Утылвы. Для Щапова нынешний шанс – практически последний. У ворпаней так зачастую обрывается (помните, у кого еще?).
Старый ворпань объяснял молодому. И не стал умалчивать ни о чем.
– На данном этапе вы прилагаете немало усилий и добиваетесь результата. Вам удается. Пока. И по цене претензий не предъявляют. Пока.
– Почему – пока? То есть, я понимаю, что в мире нестабильно, но вы, кажется, вкладываете иной смысл?
– Для ворпаней существует только «пока». Для тех, кто действует – роет и роет, не останавливаясь, не считаясь ни с чем и ни с кем – в сугубо конкретных, сиюминутных рамках. В рамках норы. Сильная сторона ворпаней – они подчиняют и даже ломают рамки. Например, выполнить пятилетку в три года! Или – дать стране угля! Вот еще – применить высшую меру социальной защиты.
– К кому применить? Ко мне? По какому праву? И чего это? Расстрелять? Владимир Игнатьевич, мы ведь душевно разговаривали…
– Глупые сантименты. Для ворпаней все очень конкретно, цинично и обоснованно. Есть цель – надо ее достигнуть. Как вы сейчас достигаете.
– Что же делать? Просветите, если такой умный. И не запачкавшийся, – куснул Генрих.
– Ну, своему предназначению изменять нельзя. Надо делать, что должен. Ворпани никогда не сомневаются – они идут до конца. И когда исчезает нужда, от них избавляются. Не благодарят. Меня же не благодарили – и тех, кто был в Афганистане, исполнял интернациональный долг.
– Этого Гранита вроде расстреляли?
– Генрих Прович, мы давно ушли от тех перегибов. Не волнуйтесь.
– Его хоть реабилитировали, как других жертв сталинских репрессий?
– Гранит – не жертва!
– Вот разве утешение… И ничего исправить нельзя? Повернуть ваше дивье зеркало под иным углом?
– Или даже вверх ногами?.. Не стоит исправлять. Я тоже, если бы довелось вернуться назад, не стал бы. Каждый человек рождается тем, кем… рождается. И у каждого своя судьба – свой дивор.
– Сказочку вы рассказали… Хотите сказать, что мой удел – темная нора? Все люди как люди, а я, видите ли…
– Да. А вы вот такой. И сейчас вы нужны именно таким. Соответствуете времени.
– Почему я должен соответствовать? Кожилиться, чтобы в итоге проиграть? Тем более знать об этом заранее? Что не просто проиграл, а закономерно… Почему я не могу быть счастлив? Примитивно счастлив. Как все нормальные люди…