Сказка про наследство. Главы 16-20

– Большинство так рассуждает. Или даже не рассуждает, а живет, не задумываясь. Но это не ваш удел. Зачем человеку даются силы, способности, убежденность в своей правоте. Страсть, решимость… Не только хотеть, но и мочь… Хотя имеется у нас в Утылве пример совершенно иного рода. Удивительный пример. Покойная учительница – дочь Гранита. Я узнал про Лидию Грицановну поздно, когда все в ее жизни уже было решено. И общаться нам не приходилось – я на должности начальника, а она – в школе работала. Вот с завучем и членом бюро горкома Агнией Николаевной Кулыйкиной мы тесно сотрудничали. А Лидия Грицановна не претендовала никогда на внимание к своей персоне… Сейчас думаю – жаль. Жаль, что не приходилось. Наслушался про нее уже после… Такая добрая старушка была. Одуванчик. Улыбчивая – морщинки бежали от глаз. И глаза – как вишенки. Волосы седые. На голове платочек. Внешне податливая, ласковая. Зато внутри… Внутри она была чистым ворпанем. Как ее отец. Жизнь прожила без жалоб, с таким свирепым смирением. Мимо очень многих вещей прошла, не польстившись. Даже мимо счастья… Сила воли огромная. Она – боец. И жила – как всю жизнь войну вела… Рыла, рыла и победила – добралась до Виждая. Вот так! Наша баба Лида…

– Та самая тетушка или бабушка Макса? Интересно… Мне еще надо с братом повидаться, – вспомнив, Генрих вздохнул.

Опять – и уже в который раз – вспомнили про бабу Лиду. Спрашивается, какое отношение к нынешним событиям имеет простая учительница? Да, умерла она! умерла. Нет ее больше… Не скрипят старые половые доски под ногами хозяйки в квартире на втором этаже по адресу Коммунальная, 6. И Кефирчик – белый бабушкин кот – исчез куда-то (может, что насовсем). В передней комнате поселились кортубинские родственники (надо ж! родня объявилась – не когда нужно было). Но в спальню никто не заходит, не прикасается к кровати под голубым покрывалом, точно боясь потревожить покойницу. Комнатный воздух пахнет пылью и горечью. Если подвинуть створки трюмо, отражение в зеркале исказится (это потому, что заляпанное – не дивье). Бегает паук по паутине, свитой в углу. Извиваются трещины в серой штукатурке на потолке – и в душах героев нашей истории. Больно-о? Конечно, легче и проще забыть – забить и вернуться к нормальной жизни. Для начала форточку в бабылидином окне захлопнуть плотнее, чтобы не дребезжала по нервам и не стучала – куда? хотя бы по вашим головам! на сердце, наверное, не стоит рассчитывать…

И вот теперь, словно выбрав момент – когда в комнате произнесли имя покойной учительницы – слегка порозовел краешек темно-синего окна. Снаружи обозначился рассвет. Пусть это была пока лишь тонкая полоска в глубокой тьме – даже не первый высверк в дивьем зеркале – трудно разглядеть, но можно предвосхитить. Угли пылавшего спора успокаивались, отдавая свой жар, тлели все тише. Генрих ощущал, как возбуждение покидает его. Минувшие день и ночь (далеко не мирные) пережиты без нервных приступов – дурноты и удушья. И без таблеток, ранее спасавших его. То есть, он может владеть собой – это обнадеживает, радует. Все складывается неплохо.

– Как быстро летит время, – удовлетворенно констатировал Щапов. –Всю ночь проговорили… Извините, если наговорил лишнего, Генрих Прович… Вы когда в Кортубин?

– Гоните? М-м… Еще неясно… И неясно, где сейчас Дэн… Мне бы надо Макса отыскать. Может, и он собрался восвояси. Не бросать же брата здесь – ворпанями на растерзание. У него тут жена, дети. Все к вашей бабушке приехали… О! легок на помине…

За дверью раздался громкий бодрый голос, уже точно предвещавший утро. Ура!

*****

– О! я не опоздал? – бабылидин племянник шагнул в комнату, хлопая галошами. Бодрый, веселый, румяный, трезвый. Все у него зажило – царапины от кошачьих когтей на спине, тревога и недовольство на душе. В голове царила ясность необыкновенная (самое что ни на есть обманчивое ощущение). Максим по-кошачьи жмурился на брата.

– Гера, мне только что передали, что ты в Утылве… Чесслово, я не виноват… Мобутя не разбудил, не то я бы немедля… Уф-ф, быстро бежал… Так от ворпаней бегают… Позволь, ты в каком виде?! Что за наряд оборванца? голым торсом наружу? Нет, ты в хорошей форме – вон кубики, и мышцы бугрятся… А этот пиджак – ты в нем валялся? Вот на этом диване? Гм, тоже синий… Тут сплошь синие диваны?

– Сам-то в галошах! – огрызнулся Генрих, не обидевшись однако. – Не важно. Привет, Макс. Нашел свою бабушку? Выяснил про дедушку? Все в порядке? Теперь тебя изберут? В губернаторы метишь или куда повыше?

– Ага, изберут… Быстрее нос порежут… К сожалению опоздал. Не на выборы, которые осенью. Да мне, собственно, наср… на выборы и на Леньку Чигирова (прохиндей еще тот!)… Баба Лида умерла. Похоронили накануне моего приезда. На кладбище я не сходил, могилку не проведал. Закрутился, виноват… И спина у меня болела…

– Умерла? Еще до твоего приезда? Что же ты делал все эти дни, Макс?

– Ты не поверишь, когда расскажу. А я столько расскажу. Чистую правду!

– Верю. Могу и сам рассказать, – покивал Сатаров.