Сказка про наследство. Главы 16-20

– Чего? ЗИМ? То ж грузовик! – не понял Пятнашков. – Генрих, очнись. Мозги перегорят от напряжения… Ау! Здесь не музей автоповозок прошлого века… Да отомри ты!

Горящие фары – драконьи глаза – опасно приблизились и мигнули. Человек спрыгнул из кабины грузовика и прошел вперед. В желтом свете прорисовался темный прямой силуэт.

Генрих стоял, а темный человек двигался к нему неумолимо как сама судьба. Генрих еще раз прокусил кровоточащую губу. Силился смотреть в лицо – в глаза судьбы. Так пристально, что даже лоб и брови заболели. Отлично знал, что увидит. Знал слишком хорошо. За годы он не забыл мельчайшие черточки, морщинки. Проклятье! Именно это лицо! Угловатое загорелое. Кожа крепко обтягивает кости – собственно череп явно проступает. Крайне неприятно. Опасно. На носу – на кончике носа – повисла капля. Удивленное выражение. Губы растянулись как резиновые – и это сложно назвать вежливой улыбкой. Обнажился кривой ряд желтых прокуренных зубов. Вот человек разглядел Генриха, и его человечьи зубы в свою очередь непроизвольно сжались – до хруста, до боли. Глаза стали дикими – зрачки сузились точно в прицеле.

Пауза. Молчание – не меньше минуты (или так почудилось). Генрих терпел – чувствовал с невероятной ясностью, что нельзя отводить взор, тем более в ужасе жмуриться, по-детски отталкивая давний ужас. Потому что если будет потерян зрительный контакт, то случится непоправимое. И дальше все бесполезно – кричать, махать руками, падать на колени и катиться в кусты волчавника, умолять о пощаде. Бесполезно и унизительно – ситуация, в которую попал олигарх Сатаров.

Материализовался его главный кошмар. Жутко и обыденно. Не раз Генрих в подробностях описывал это лицо, лежа на кушетке в кабинете столичного психоаналитика. В наиболее волнительные минуты наедине с собой пробовал рисовать на бумаге. Но закавыка – сразу после покушения (то есть, когда еще память была свежа) перед милицией у него отшибло все – ничего не видел, не слышал, не помню… После сознательных (и бессознательных) усилий и приема курсов медикаментов Генрих напрочь отказался говорить про свой жуткий страх – про это лицо и его магический третий глаз – третий темный зрачок – темное дуло пистолета…

– Вы что ли в гляделки играете? Кто быстрей сморгнет?

Пятнашков недоуменно уставился на Тулузу. Ну и четаково? Явно не респектабельный тип. Уголовник. Недобрый, худой, в спортивный брюках и майке с глубоким вырезом на впалой безволосой груди, в пыльных стоптанных черных сланцах. Нос у него зажил. Пластырь снят; и метка от когтей злодеев превратилась в аккуратный шрамик – красную поперечную полоску. Однако при волнении (это происходило сейчас), рана пульсировала болью, и уголовник неосознанно подносил руку, трогал шрам – ойкал и отдергивал. Ничего-ничего, нос на месте – на лице, и голова на плечах. Могло быть хуже. Тулуза очень хорошо знал, как могло быть – и было.

Тогда Тулуза сильно рисковал. Однажды вечером много лет назад караулил на шестом этаже Г-образного дома по улице Социалистической. Целился сверху в сына директора КМК. Первая и последняя попытка киллерства, закончившаяся бесславно. С тем его карьера в среде кортубинских братков-бандитов – в команде легендарного вора в законе Бабая – по уже упомянутому в другом случае выражению «оборвалась на взлете». Не смог Тулуза стать киллером – не хватило жестокости, хладнокровия, упертости (чистых качеств ворпаней). Не просто убить человека – обыкновенного, живого, полнокровного, с руками и ногами, с целым носом и замешательством в глазах, что вдруг сменилось отчаянным желанием спастись. И каким же лохом надо быть, чтобы не попасть с выгодной позиции! сверху, в ярко освещенном пустом подъезде, когда ничто не препятствовало (исключая большого белого кота). Жертва очутилась проворней. В прыжке молодой Сатаров, от которого трудно ждать лягушачьей прыти, ударил киллера по ногам. Тулуза рухнул – и в прямом, и в переносном смысле. То есть все закончилось ужасно, бесполезно. В чем польза-то? Генрих жив и здоров (относительно здоров, учитывая мокрые штаны и длительное лечение нервов). Киллер сбежал, бросив пистолет.