Сказка сказок, или Забава для малых ребят

Прогнав с глаз долой Пуччу и ее матушку, король за оскорбление, нанесенное его сану, осудил Чьоммо пасти гусей. И Чьоммо, убитый случившимся и не понимая, как это все могло произойти, выводил королевских гусей за город, где отпускал их гулять, куда им угодно, вдоль морского берега, а сам залезал в камышовую хижину и все время до вечера, когда надо было возвращаться, просиживал там, оплакивая свою судьбу.

А когда гуси разгуливали по берегу, Марциелла, выходя из морских волн, кормила их печеньями из королевской сдобы[497] и поила розовой водою, да так щедро, что каждый из них скоро стал толстым как боров и глаза их уже почти не открывались от жира. И, возвращаясь вечерами в свою загородку, что была прямо напротив королевского окна, они заводили такую песню:

Га-га-га!
Как прекрасно солнце с луной сияют,
но прекрасней хозяйка, что нас питает!

Король, каждый вечер слушавший эту гусиную музыку, наконец велел призвать Чьоммо и стал расспрашивать его, как и чем кормит он гусей. И Чьоммо ответил: «Только свежей травкой луговой и ничем другим». Но король, не поверив ответу, послал тайно за ним верного слугу, чтобы проследил, куда он водит гусей. И тот, идя по следу, увидел, как Чьоммо забрался в хижину, оставив гусей гулять на воле, как они сами направились к берегу, и только подошли, в тот же миг вышла из моря Марциелла — не думаю, что столь же прекрасной выходила из пены волн сама матушка того Слепца, который, как сказал поэт, не ищет иного подаяния, кроме плача[498]. Увидев ее, слуга, пораженный чуть не до исступления ума, побежал к своему господину рассказать, сколь прекрасный спектакль довелось ему видеть на песчаной сцене морского берега.

Рассказ слуги до того раздразнил любопытство короля, что он решил собственной персоной отправиться на берег: подивиться на такое необычайное зрелище. И утром — как только петух, главарь птиц, поднял их на восстание, вооружая живущих на земле против тирании Ночи, — Чьоммо отправился с гусями на обычное место, а король тайно пошел за ним, не спуская с него глаз. И когда гуси, уже без Чьоммо, пошли к морю, а он остался горевать в своей хижине, король увидал, как Марциелла, выйдя из моря, принесла гусям добрую корзину сладких печений и напоила их розовой водой из кувшина, а потом, усевшись на камне, принялась расчесывать волосы, и из них пригоршнями посыпались жемчуга и гранаты, и в то же время из уст ее, вместе с дыханием, вышло облако душистых цветов, а под ногами образовался яркий ковер из лилий и фиалок.

Король, когда увидал все это, пошел позвать Чьоммо и, указав на Марциеллу, спросил, не знакома ли ему эта прекрасная девушка. И Чьоммо, узнав сестру, подбежал к ней, чтобы обнять, после чего, в присутствии короля, выслушал от нее всю историю предательства Трокколы и о том, как зависть гнусной чумы заставила это прекрасное пламя Любви обитать в глубине моря.

Невозможно описать все удовольствие, которое испытал король, улучив столь драгоценное сокровище; обратившись к брату Марциеллы, он сказал, что Чьоммо был куда как прав, хваля ее красоту, и что теперь, лично убедившись в истинности более двух третей сказанного о ней, он считает ее более чем достойной быть его женой, если она согласится принять скипетр его королевства.

«О если бы угодно было это звездам, — ответила со вздохом Марциелла, — и я могла бы служить как рабыня твоей короне! Но разве не видишь ты на моей ноге эту золотую цепь, на которой держит меня сирена как пленницу? Когда я слишком увлекаюсь земным воздухом и задерживаюсь на берегу дольше положенного, она тянет меня назад и держит на морском дне в роскошном рабстве, окованной золотом». «Так неужели нет способа, — спросил король, — вызволить тебя из рук сирены?» «Средство есть, — отвечала Марциелла, — перепилить цепь беззвучной пилой и расковать меня». «Подожди до утра, — сказал король. — Я принесу эту штуку и возьму тебя к себе во дворец, где ты станешь моим правым оком, зрачком моего сердца, хрусталиком моей души».

И после того как они, подав друг другу руки, обменялись залогами любви, она вернулась на середину моря, а он — попал в середину огня, да такого, что не мог найти ни часу покоя в течение суток.

А когда эта арапка Ночь принялась танцевать «туббу-катуббу»[499] со звездами, он вышел на воздух и, не смыкая глаз, бродил и бродил, пережевывая челюстями памяти красоту Марциеллы, обсуждая со своей мыслью дивное диво ее волос, чудеса уст, достойные изумления деяния ее ножек, и, испытывая золото ее грации на пробном камне рассудка, оценивал ее в двадцать четыре карата. Он клял Ночь за то, что она медлит и не убирается прочь со своей блестящей вышивкой звезд, хулил Солнце, которое все ленилось прибыть в карете света, чтобы одарить его дворец вожделенным богатством, чтобы внести в его комнаты золотую жилу, рождавшую жемчуга, жемчужную раковину, которая дарила цветы.