Сначала выслушай, потом дивиться будешь.Еще пройдемся, и дыши поглубже,ведь вещи вправду дивные услышишь.Так будь внимателен, прошу, к моим словам.К примеру, ты от зависти едване лопаешься, надуваешься от злостии будто терпишь грыжу оттого,что смотришь на маркиза или графа,в какой карете он роскошной выезжает,как толпы челяди его сопровождают,и отовсюду— лизоблюдов сброд:один с улыбочкой встречать спешит, а тотиздалека послать поклончик рад,тот шляпу перед ним приподнимает,тот лебезит: «Я ваш покорный раб»!Он сопли в шитый золотом платок сморкает;за ним слуга с павлиньим веером стоит,пока он на серебряном горшке сидит.Но этим зрелищем ты не беременей,от тайной зависти вздыхая, не потей;вложи его в сосуд пробирный, подогрей— и вотувидишь, сколько мерзости живетпод креслом бархатным, уведаешь, каковшипящих змей клубок среди цветов!Смотри— вот этим кружевом богатымприкрыта куча совершенного… говна;но неразумным кажется онаблагоухающей цветочным ароматом!Он умывается над золотой лоханьюи сгустками выплевывает кровь,берет с подноса лучшие кусочки,что в горле застревают у него:и, коль вблизи рассмотришь да рассудишь,завидовать ему не будешь:здесь не Фортуны дар, но наказанье Неба!Он злому воронью кидает горсти хлеба—тем подлецам, что выклюют ему глаза,откармливает свору псов,что на него же, дай лишь срок, возьмутся гавкать,содержит собственных врагов,что, облепив его со всех сторон, как пьявки,пьют кровь его, что лезут прямо в рот.Этот— заглядывает вкрадчиво в лицо,гримасничая, извиваясь,тот— что кузнечными мехами, дует в уши;один радушие в лице изображает—волк, шкурою овечьей облачен,со сладким обликом и с желчью в селезенке,готовый нанести удар исподтишка,другой в молчании сплетает сети;один на ухо шепчет: «Все тебе открою»—и сплетнями заводит ум за разумв его несчастной головенке,другой, предательство замыслив,советы, к гибели ведущие, дает,—что ни во сне он не найдет покоя,ни удовольствия в еде, и дажене в силах просто рассмеяться от души!От музыки в пиру— одни мигрени,на ложе сна— одни кошмары;ему тревога выгрызает печень,как коршун— Титию; как Тáнтал,перед собою видя воду и плоды,он мучится, от жажды умирая.Его ума лишенный разум—крутится, словно Иксиона[142] колесо,с которым связанный не обретет покоя;все замыслы, мечтания его—суть глыбы, что затаскивает, пыжась,Сизиф на гору, а они— бабах! —с ужасным грохотом катятся вниз.Он восседает в кресле золотом,обделанном слоновой костью,обитом в бархат золочеными гвоздями,среди ковров турецких, под ногами—подушечки из камки и тафты, но сверху,над головой, подвешен острый мечна тонком волоске, и, сидя, онот страха заливается поносом,в кишках его заводятся глисты,в душе всегда тревоги, подозренья…А завершенье этой жизни славной—лишь тьма и грязь, лишь черная земля,которой в тесной яме хватит равнопокрыть хоть нищего, хоть короля.