Сказки Бугролесья. Волна и Прутик (СИ)

Только и у Журов забот много. Спустя седмицу уходят они всем своим шумным семейством в тайное место. И то ли есть это тайное место, а то ли и нет его вовсе, но до тёплых деньков, до ледохода, много-много нужно Журам малюткам узнать, многому научиться.

У любой травинки своя цель и предназначение в мире. И у Журов своё.

К лету домой, по своим притокам, в свой ручеёк вернуться следует. Присматривать за порядком водным, русло в чистоте держать, над икринками-мальками и прочей водной живностью попечительство нести. И за лесом окружающим ухаживать: уже к осени научатся молодые Журы выбираться на берег и ужами-невидимками в траве шуршать.

И ещё много дел и забот у Журов — но нам и малой части из того не постичь. Мудрость великую и многие тайны нашего мира хранят Журы. Много чудесного могут они, многое делают, но тихо и незаметно для людей. И сами на глаза человеку не показываются. Да и захочешь — не узришь: прозрачное, как родниковая вода, тело у Журов. В шаге от тебя в воде ли, в траве затаится — и нет его. А плавают Журы быстро, ползают ловко. Лишь изредка, чтобы Помощь или Весть донести, являются они людям. Да и то, лишь тому человеку, у которого сердце чистое и чуткое!

Так и живут Журы четыре года в трудах праведных. А на пятый год, когда лето уж под горку катится, сходятся Журы в глубине Великого Мха, в местах топких и непроходимых. Вьёт на болоте каждый Жур себе гнёздышко-шар, навроде того, что синицы строят, и засыпает в нём на три дня. А на Спаса Яблочного, в День Преображения, просыпается в гнезде молодой Журавль. Вида обычного, от других журавлей неотличимого, да во всём остальном — иной.

Собираются Журы-журавли по осени в стаю и улетают.

И летят они без отдыха много дней и ночей, летят за край Земли, сквозь чёрное небо к далёким звёздам.

И когда приходит срок, по одному покидают Журы клин стройный и дальше в одиночку путь держат. Так как звезда у каждого своя!

Потому и имена их истинные — как у звёзд!»

Афанасий закончил говорить, но ещё какое-то время ребята молчали, задумчиво глядя в догорающий костёр. Первым подал голос Фёдор:

— Афонь, а они взаправду есть? Журы?

— Не знаю… На то он и Сказ — всю жизнь размышлять…

А после, когда возвращались в серых сумерках домой, как-то по-новому, загадочно и грустно сверкала Жур-река. И было жаль одиноко летящих в бесконечной ночи Журов.

И ещё долго не отпускала из мягких пушистых лап Сказка…

====== Глава седьмая ======

7

Расчертив полы горницы яркими солнечными прямоугольниками, за окнами сиял радостный весенний день. Сонно вздыхая и что-то еле слышно бормоча под нос, Фёдор ещё битый час ворочался в полутьме печной лежанки. Наконец усталость и напряжение последних дней взяли вверх, и, уткнувшись носом в подушку, Фёдор уснул. Подхваченный сном, раскинув руки, он летел в позапрошлое лето. Туда, где всё было надёжно и светло, где домашним уютом, теплом маминых рук и весёлым взглядом отца лучились дни. Где впереди ждала сказка и радость. И где не зияла чёрной пустотой новая беда.

Фёдор помнил всё, что случилось. Помнил до каждого дня, до каждого, наверное, шага и слова. Но изболевшаяся душа спрятала эти события глубоко на дно памяти, в глухие, самые дальние закоулки.

А было так.

Год назад, сразу после Петрова дня, заехали Ходовы всем семейством на дальний покос. Имелось у Ходовых два участка значительно ближе к дому, но сена с них на зиму не хватало. Вот и пришлось брать ещё один — дальний.

Лежал он в восьми верстах от Клешемы: первые четыре шли лесным просёлком, что петляет вверх по Жур-реке, а затем ещё четыре версты в сторону, вдоль Верег-ручья. Там, в ручьевой пойме, среди соснового редколесья и лиственного подроста, вблизи небольшого болота, из которого Верег-ручей брал начало, и лежало несколько заброшенных пожен.

В прошлом году их привели в порядок: обрубили настырный осиновый молодняк по кромкам, наладили из толстых жердей мосты через ручьевину, расчистили тропинки и подновили избу-землянку. В этом году нужно было косить.

Домашнее хозяйство — двух коров и овец — оставили на тётку Прасковью.

До места добрались без приключений. Лишь однажды тележное колесо угодило мимо колеи, в болотную лужу — пришлось слезать и выталкивать.

Стояло вёдро: солнечно, без дождей, с теплым полуденным ветерком. Высокие сочные травы обещали сытую зиму домашней живности. «Может, ещё и с запасом выйдет!» — посмеивался отец.

Поднимались часа в два пополуночи, задолго до восхода: благо в белую ночь видно как днём. Кутали наглухо в льняные платки руки, шею, лицо, оставляли только глаза — иначе до волдырей искусает мелкая, но злющая ночная мошка — и шли косить. По ночной росе коса сама скользит-посвистывает: вжик, вжик, вжик. А у Фёдора коса особая, небольшая и лёгкая — с подогнанной под его рост рукоятью-косовищем. И не упреешь шибко, не то что днём.