Сказки Бурого Медведя

Сжал Прядота кулаки, зубы стиснул, а куда денешься? К тестю уйти, так там жисть другая, люди другие. Для дела-то всё равно, где жить, а для души-то нет.

Тут люди, что с Прядотой за море ходили, голос подали:

— Так нет у нас столько денег! Где ж нам такую прорву взять?

— А когда на ряд соглашались, думали, где брать будете? Вот теперь и платите! — горланил народ.

— Так у нас всё имущество столько не стоит!

— Ничего, — успокоил их бойкий Карилис. — Мы детей ваших за море продадим, или вас кого, на том и сочтёмся!

Вот тут народ притих, а потом зароптал:

— Что значит — детей или вас продадим? Нешто человека как скот продавать можно?

— Так во всех великих странах делают! — отвечал Карилис. — Если человек расплатиться с долгами не может, так его самого или из семьи кого продают. Это справедливо! Я же должен получить свои деньги?

— Деньги деньгами, а людей продавать не по нашим обычаям! — возразили старейшины. — Тут вам не заморские страны. А посему — те, кто не расплатится, отработают вам свои долги, а после того свободны будут.

— А как отработают?

— Или делом каким для вас, или зерном выращенным, или скотом или охотой, или другим каким товаром.

— Хорошо, мы согласны, — кивнул головой Карилис.

— Люди добрые! — вскричал Кислюта, что с Прядотой гребцом ходил. — Не погубите! Они же нас опять своими десятинами опутают! Они же растут быстрее, чем я да и семья моя что-то заработать успеем, даже если все голодать будем! Выкупите вы у этих мироедов долги наши сейчас, а уж мы с вами лучше расплатимся! Не выдайте иноземцам! Не погубите!

Зашумели люди, и то правда! Вроде бы и не стоит так своих наказывать, чтобы чужакам в неволю отдавать да на нищету обрекать! Они же вон и долю товаров своих по совести распродали, да и так натерпелись за сей поход.

— Я денег дам сколько смогу, — прокричал Малота. — А вы зимой со мной по соседям возничими пойдёте, с доли своей и расплатитесь! Кто согласен?

Вышло несколько человек, Малота из них людей себе подобрал, грекам их долг отдал. Другие купцы тоже так сделали. Кузнецы некоторых в работу зазвали, гончары, плотники побогаче, Прядота в стороне не остался, тоже как мог за своих людей порадел. Осталось пятеро, за которых не смог никто заплатить. Тогда старейшины, посовещавшись, сказали слово своё, что выкупят они долги этих людей у греков, а взамен эти пятеро ворота на тыне и пристань починят, на что они быстро и согласились.

Получили греки деньги свои, раскланялись улыбаясь:

— Теперь мы видим, что по чести народ ваш живёт, а потому хотим тут пока остаться. Может помощь какая нужна от нас будет, так мы завсегда её вам окажем.

На том и закончилось вече в Речном, а народ ещё долго обсуждал все решения, что там приняты были. Кто говорил, что всё правильно, кто спорил, что нет, а греки решили людей нанять да дом себе построить. Только мало кто к ним в работу стремился, а потому вынуждены были они цену за работу поднять. Спроворили им хоромы, расплатились они честно да стали с разными большими людьми разговоры вести. С купцами о торговле и товарах, с воеводой о войнах и власти, со старейшинами о том, как в других землях всё хорошо устроено. И задумывался воевода — а почему он должен старейшин слушаться да у купцов и старейшин деньги на дружину выклянчивать? А купцы макушки чесали — почему это они должны своим дешевле продавать, чем чужим, и в долг без роста давать? Старейшины, хоть и хмурились, но тоже думы разные передумывали — почему это они, старейшины, да какое-то вече слушать должны? Разве не они самые мудрые? Так и не нужно оно, это вече, только время отнимает.

Прошёл так год, другой начался, а за ним и третий минул. Сидел себе Ворон на своём суку да думы разные думал. И всё нерадостные были думы те. Из Речного к нему уже давно никто не приходил, только из Старого, да лесные не забывали. В Старом тоже на речных равняться стали всё больше и больше. Те торговлю развернули чуть не по всему окрестному миру, и к ним многие торговать приезжали, и сами они во все концы с торгом ходили, в общем, закрутилось всё, завертелось, и всё бы оно хорошо, да вот что-то неспокойно на душе у старого Ворона. Беда ещё ближе, кажется, подобралась. Лесные же сторонились такой жизни, никого к себе не пускали и держались старого порядка, потому их речные понемногу презирать начали. Лесные, мол, дикие, что с них взять? Но торг вели — и мехами, и воском, и мёдом, и кожами, вот только неохотно лесовики торговали, считали, что нельзя для наживы зверей бить. Уйдёт зверь, тогда не то что на торговлю, а и себе не хватит. Рысь к тому времени десятником сделался, и в воинской ватаге лесной уже восемь десятков воинов стало. Растёт городок, растёт и войско. Воевода Бравута всё старейшинам говорил, что маловато, надо бы ещё людей бою учить, но те сопротивлялись — так и дела делать некому будет, хлеб растить, борти искать, скот пасти, строить да ремеслом заниматься.