Сказки и истории

Я аккуратно, одну за другой, оторвал полосы бумажной малярной ленты, которыми лист крепился к планшету. Второго листа, конечно же, не было. Хуже того, под лентой на полях листа нашлись следы соуса и сангины – остатки черновой разметки. То есть я каким-то образом записал акварелью готовый рисунок, который завтра надо отдать издателю. Положим, ради такой акварели я записал бы сотню рисунков, всегда мечтал рисовать море вот так, почти плоско, одними потеками воды и краски, ловко обходя белые паруса, залитый солнцем пирс и десяток чаек. Положим, мне даже снились папки, полные таких рисунков, положим, я потратил почти год на то, чтобы научиться делать заливки (и все равно – вот так, с таким переходом от глубочайшего ультрамарина к наглой зелени я не смог бы сделать). Но почему же я тогда начисто не помню, как делал конкретно вот это?

– Надо сварить кофе и что-нибудь съесть, – сказал я вслух, комкая содранную ленту. Отправил ленту в ведро (она была какая-то склизкая на ощупь, но это я едва заметил), поставил кофе и минуты три смотрел на то, как подходит пенка, как она вспучивается сквозь плотную корку у горлышка, вулканом прорывается наружу – и течет на плиту, зараза! Отпил гнусного варева и после этого взялся за яичницу.

Приготовление еды меня странным образом успокаивает – вряд ли найдется в мире что-либо более трезвое и надежное, чем возня на кухне. Когда мне нужно немного подвинуть одолевающий меня изнутри хаос, я начинаю мыть плиту – и это действительно помогает. Сегодня я отмыл все четыре конфорки, духовку, раковину и все шкафы, и к концу этой процедуры чувствовал себя почти хорошо. Ну, ладно, у меня провалы в памяти. Ничего страшного. Зато какая акварель. Вот сварить еще кофе и пойти посмотреть на нее снова. Если, конечно, она еще не исчезла.

Она не исчезла. Разглядывая рисунок, я машинально прибирался на столе. И взялся за кусок листа крафта, который подкладывал под руку, работая с сыпучим соусом, и на котором опробовал фиксатив. Лист у меня этот был на все про все, так что на нем была еще записана пара телефонов, какие-то заметки по книге, которую я иллюстрировал, список продуктов – словом, обычная ерунда. Под фиксативом бумага была темнее, чем на остальном листе. А еще это была не бумага.

Неправильной формы круг являл собой вставку либо пергамента, либо бумаги, но вощеной и состаренной. Половину этого пространства занимал инициал буквы «А», в красный и синий цвет, с завитками, бутонами и орехами. Остальное было текстом. Рукописным текстом. За пределами пятна текст продолжался – но уже был записан моим почерком и вполне читаем. Прочесть же витиеватое письмо внутри пятна я не мог бы при всем желании – во-первых, это была не кириллица.

Честно говоря, мне хватало и во-первых.

Я взял в руки баллончик с фиксативом. Самый обычный фиксатив, английский, «Велл-эйдж», я пользовался им сотни раз. Ну, не конкретно этой маркой, но чем-то похожим. То есть еще вчера я был уверен, что если этот баллончик у меня кончится, я пойду в магазин и куплю новый. Сегодня я в этом уверен уже не был. Я открыл ноутбук и набрал в «гугле» марку. Ничего. Нет такого производителя товаров для художников. Или «гугль» о нем ничего не знает – какая версия тебе больше нравится, дорогой мой потенциальный обитатель палаты для буйных? Я задумчиво растряс баллончик. В нем было еще не меньше половины. Гм. На чем бы его опробовать.

Я открыл первую раму окна, а потом медленными, плавными движениями залил внешнее оконное стекло. Не целиком, но приличный квадрат, примерно треть. Оно тут же покрылось каплями дождя, дождь становился все сильнее, капли бежали уже ручьями – я ошеломленно смотрел на то, как они исчезают на границе того пространства, которое я очертил лаковой струей.

– Ничего себе, – сказал я. Больше мне сказать было нечего.

Я ничего не имею против чудес. Но давно заметил, что практической пользы от них очень мало. От тех, что случаются на самом деле, а не в сказках. От некоторых может быть даже практический вред – к примеру, рисунок мне теперь делать заново, причем срочно. Не говоря уже о том, что надо бы как можно скорее, пока еще нет шести вечера, сбегать в лавку за нормальным фиксативом, завтрашнюю сдачу никто не отменял.

Так что я, все еще немного ошалевший, быстро оделся, собрался и пошел на улицу. После художественной лавки мне приспичило зайти за кофе, а потом за хлебом и ужином, а потом немного погулять, так что домой я вернулся ровно во столько, чтобы всю ночь просидеть за дубликатом злополучного дворика – с лавкой, чахлой сиренью и мотоциклом, как и было в утвержденном эскизе.

Поэтому в окно я выглянул только тогда, когда уже начинало светать.