Сказки Леты [СИ]

Коля скосил глаз на тонкую шею девочки, на отставший воротник выгоревшей рубашки в мелкий цветочек. Покраснел, увидев, как отошла безрукавая пройма, показав сгиб подмышки и маленькую грудь. Совсем маленькую, лифчик не на чем носить. Но — острый сосок, темненький, упирается в ткань рубашки изнутри. И не поймешь — нравится ему или не нравится так. Вон, позавчера, Надька с ними ходила на море. Купалась в одних трусах. Визжала. Их трое, она одна. Ей нравилось, все лезли ее топить, за грудь хватали, а у нее большая грудь, круглая. Трясется, прыгает, вокруг сосков кожа аж прозрачная, так натянута от тяжести. Голубая почти. Тоже непонятно, вроде должно быть кайфово, он за талию ее схватил, скользкая, вырывается, — повернулась и упала на него, на руки прямо грудью, хохочет. И балдеж, но какой-то сознательный, от мыслей — «вот телка голая почти». А голубое это — брезгливо как-то. Геныч тогда его оттолкнул, типа, мое, руки не распускай. И утащил Надьку в кусты. Коля с Никусом полчаса сидели на жаре, ждали, пока они там елозили. Надька хихикает, Геныч бормочет что-то. Если б Геныча не было, Надька, может, с Никусом ушла бы тискаться. Геныч говорит, она ему дает. Кто его знает, может и дает, Колька их не проверял. Надька как бы общая — то с одним ходит, то с другим. Разговоров полно и Колька даже верил почти. А когда сам подкатился к ней, она зашипела, как змея. И снова в толпу и снова ржет. Он тогда подумал, может, она просто дура такая — поржать и потискаться на людях. А остальное — разговоры только. Кому охота признаваться, что тебя отшили.

— Ты о чем думаешь? — Лерка покачала ногой. Шлепок сорвался и громко упал на белесый шифер. Заскакали крошки по желобкам — вниз, вниз…

Лерка потянулась, сорвала зеленый абрикос и пульнула его вслед каменным крошкам.

Зеленый шарик с оранжевым бочком крепко стукнулся и высоко запрыгал в темную глубину двора.

— Ну, быстро, не готовься, о чем?

Колька покраснел:

— Так.

— Ага, гадости всякие, да?

— Почему сразу гадости?

— А у меня брат на три года старше, я знаю. Они как соберутся в комнате, так и терок — только про баб. Слушать противно — телки-телки-этому дала-этому не дала… Мама говорит, возраст такой, гормоны.

— Больно умная у тебя мама! — Колька отвернулся и сплюнул в сторону своего двора, на грядки с буряками.

— Умная. И плюешься ты от этого. У вас в организме сейчас бурная перестройка идет и повышенное слюноотделение. Вот и харкаете, как верблюды. Так что, знаю я, о чем ты думал. Думал, наверное, что я лифчик не ношу.

— Не думал я про твои лифчики! — озлился Колька, — если хочешь знать, я вообще про тебя не думал!

— Н-да? А чего ж тогда каждый день на крышу залазишь?

— А что, не нравится?

— Нравится, Коль, — Лерка поелозила серыми шортами по кусачему дереву, подтянула босую ногу и уперла подбородок в коленку. На коричневой натянутой коже — тонкие золотистые волоски. Еле заметные.

— Я ведь тебе нравлюсь, а то б не ходил, так?

Колька промолчал.

— Ну?

— Что ну?

— Скажешь?

— Че ты прицепилась, как репей? Че сказать-то?

— О ком думал.

«Вот скажу сейчас правду, что думал о Надьке» — мстительно приготовился Колька. И сказал:

— О Мадагаскаре.

— О чем???

— Остров такой есть. Возле Африки.

— Да знаю я, знаю. У нас карта на стене висит. Мы с братом все детство играли в нее.

— Как это?

— Ну так, — Лерка извернулась и потянула руку вверх, в листья. Покачнулась и, ойкнув, схватилась за Колькино плечо. Второй шлепок упал, перевернулся и остался лежать на крыше.

Колька вспотел мгновенно, представив, как девочка с грохотом падает на рифленую крышу и туда, вниз, за абрикосом. Дернулся, неловко обхватил ее за спину, натянув рубашку.

— Пусти дурак, шею режет, задушишь!

— Свалишься ведь, балда!

Лерка выпуталась из его каменно скрюченной руки, поправила рубашку. Снова опустила ноги висеть. Бедра у кромки задранных шортиков плотно оплыли на жесткую кору.

— Не свалюсь, не боись. Я тут живу, можно сказать, с пеленок, на этом дереве. А раньше мама тут сидела. Тоже с мальчишками. Она рассказывала. Пока не переехали на новую квартиру.

— Ага, а до нее — бабушка.

— Нет, бабушка потом приехала, уже, когда я родилась. Ну, ты говори, давай, дальше.

— Про что?

— Про Мадагаскар. Что ты там про него думал?

— Ну, — осторожно сказал Колька, — думал, там — лемуры. Знаешь, такие, с полосатыми хвостами. Они прыгают смешно на задних ногах.

— Да, я видела по телику. И что?

— Что-что. И все.

— Да-а, — Лерка сама ухватилась за его плечо и снова потянулась в листья. Сорвала крупный абрикос, надкусила аккуратно. Сморщила конопатый нос:

— Кислющий какой! Скорее бы поспели уже. Вкусные! А ждать еще недели две. Вот я и говорю, да-а, мыслитель ты, Колька. Про лемуров думаешь!

— А что? Не имею права? Че ты все подкалываешь меня?

— Да так, — Лерка обгрызала зелень, стараясь не прокусить белую, мягкую еще косточку. С детства пугали друг друга, что там внутри — синильная кислота. Кто его, знает, лучше не рисковать.

— Мне иногда, знаешь, хочется чего-то, чтоб не отсюда. А то у вас разговоры — или о телках или о машинах. Такие деловые все, аж плюнуть хочется.