Сказки нового Хельхейма

Вот тогда он – удивительно, что не сразу, а примерно две недели ада спустя – вспомнил про свою сверхспособность. И не колебался, конечно, какие тут колебания, только бы оказалось, что это не просто фантазия, лишь бы эта странная штука опять помогла. Откорректировал формулировку, чтобы потом, если вдруг всё чудом получится, не ощущать себя трусом и слабаком. Думал спокойным, далёким, тёплым, чужим – своим настоящим – голосом: «Пусть он исчезнет, как будто не было его никогда. А если нельзя, невозможно, тогда пусть исчезну я». Ему казалось, так – ну, просто честно. Взрослому человеку нельзя такое просить просто так, бесплатно. Должен быть вклад, ставка, риск. Да и, положа руку на сердце, исчез бы сейчас с большим удовольствием, ни о чём не жалея; может даже лучше – именно так.

Но он не исчез, а проснулся в половине восьмого утра в кресле в своём кабинете – где сидел, там и задремал. И как-то даже не сомневался, что всё получилось. Заранее это знал. Сварил кофе, отнёс жене в спальню, сказал: «Прости, заработался», – смотрел, как она спросонок ему улыбается, но не чувствовал ни страсти, ни нежности, ни радости победителя, ни удивления, ни даже обычного облегчения, вообще ни черта.

От жены он в итоге ушёл. Любил её очень, но оставаться рядом больше не мог. С точки зрения Ленки, у них ничего не случилось, но он-то всё помнил. И чувствовал себя этаким незримым, опасным мостом между нею и отменённой бедой. А её – таким же мостом между собой и, слава богу, несбывшимся сыном, уродом без мозга, овощем, хватит, пожалуйста, нет.

Ушёл, не жалел ни минуты – об этом и вообще ни о чём. Всё словно бы сразу встало на место, рухнул проклятый мост. Ленка, конечно, рыдала, пыталась выяснять отношения, но постепенно забила, разлюбила его. Года через три снова вышла замуж, родила двойню, девчонок, здоровых, красоток; короче, всё у Ленки было нормально, он у общих друзей узнавал.

Сам он больше никогда не женился. Решил: я всё-таки странный, иногда отменяю людей и события, ну куда мне, какая семья. Холостяцкая жизнь ему нравилась, чем дальше, тем больше. Словно молодость снова вернулась, тогдашняя жадность до впечатлений, неуёмное любопытство и талант со всеми вокруг дружить. Сам удивлялся тому, с каким энтузиазмом каждое утро даже не вставал, а натурально подскакивал: как всё будет сегодня? Что там жизнь ещё припасла для меня?

Жил наконец-то не как полагается, а как сам хотел. Когда отвечаешь только за себя, это просто, достаточно быть не совсем пропащим труслом. А пропащим он отродясь не был – даже на свой, очень строгий, придирчивый взгляд.

И теперь не сидел на месте, вцепившись руками в привычный комфорт. Делал, что левой пятке захочется; впрочем, пятки оказались вполне вменяемые, то есть, он был не совсем уж конченый сумасброд. Просто ездил с места на место, перепробовал кучу новых профессий, одно время даже в пляжном баре коктейли мешал; ему очень понравилось, думал: может, тут и остаться? Хорошая выйдет судьба. Но в мире слишком много других интересных занятий, городов и людей, так что этот план отложил, как сам любил говорить, до пенсии. Смеялся: место найду, не вопрос. Любой, кому я смешаю «Голубые Гавайи», если не полный дурак, с руками меня оторвёт!

Когда ему было уже под полтинник, осел в Испании, потому что туда переехали старые коллеги-друзья, позвали к себе работать, помогли получить вид на жительство, и понеслось. Он был не против: климат отличный, средиземноморский стиль жизни всегда ему нравился, чего ещё и желать. Шесть лет честно у них отпахал, потому что, во-первых, слово надо держать, а во-вторых, старая профессия после долгого перерыва кажется новой и интересной; короче, отлично всё получилось, сам не ожидал. Чтобы не заскучать, придумал себе дополнительное развлечение: иногда водил по городу и возил по окрестным фермам туристов и таких же как он экспатов, которым хотелось чего-нибудь интересного и особенного; оказалось, когда рассказываешь и показываешь то, что любишь, людям это ужасно нравится, словом, отлично у него это дело пошло. И самому интересно, каждый день что-то новое, и жизнь так не похожа на ту, от которой когда-то сбежал, что прошлое начинает казаться – ну, кинофильмом, который даже не сам смотрел, а, предположим, друг в подробностях рассказал.

Сам не заметил, как хобби стало профессией. От клиентов отбоя не было, сарафанное радио – лучшая из реклам. С прежней работы уволился; начальники были на него не в обиде, остались друзьями, он их порой по лучшим своим маршрутам бесплатно катал.

Это была отличная жизнь, идеально ему подходившая, даже лучше, чем пляжный бар, который, впрочем, по-прежнему фигурировал в планах на пенсию, только был отложен на далёкое будущее. Когда ему стукнет, например, девяносто пять.