Сказки нового Хельхейма

Джини знала о ситуации на рынке недвижимости не понаслышке, а по горькому опыту. Она уже полтора месяца искала квартиру, потому что хозяева нынешней внезапно решили её продать и даже нашли покупателя; съехать надо было до Нового года, а сегодня – пятое декабря.

Ситуация патовая, хоть домой возвращайся, благо в Вильнюсе Джини уже ничего не держало, все её рабочие планы накрылись даже не медным тазом, а ведром с антисептиком, какой смысл продолжать тут сидеть. Вернуться домой было самым простым и разумным решением, но уезжать отсюда ей не хотелось. Дома Джини с нетерпением ждали любящие родители, заранее предвкушающие, как они будут её опекать, воспитывать и утешать, бывшие друзья и приятели, с которыми непонятно, о чём теперь разговаривать, и примерно такие же идиотские карантинные ограничения, как везде. Впрочем, оставаться ей тоже не особо хотелось. За этот неполный год без настоящей работы, разбросанных по миру друзей и свободы передвижения она разлюбила – не то чтобы именно Вильнюс, а сразу всё в целом, весь мир вообще. Куда бы Джини сейчас с удовольствием переехала, так это на другую планету. Потому что на этой, судя по тому, что пишут в новостях и рассказывают знакомые из разных стран, приятных для жизни мест больше нет.

Однако с космическими перелётами дела обстояли даже хуже, чем с обычным туризмом. И шансы на прибытие инопланетян, готовых гостеприимно похищать на опыты всех желающих, объективно, были крайне невелики. Поэтому Джини решила сыграть с судьбой в лотерею: найдётся до конца года жильё по карману в нормальном районе, ладно, останусь, нет – чёрт с вами, поеду домой.

Когда выбираешь из двух почти одинаково безрадостных вариантов, лотерея – самое то. Она, как минимум, повышает твой статус: ты уже не просто беспомощно мечешься панической курицей, а играешь в азартные игры с судьбой. А сдаться и уехать домой в таком контексте означает не «быть никчемной слабачкой», а просто «выполнить договор».

Словом, когда не можешь изменить ситуацию, измени её описание. Не ври себе, не придумывай, строго придерживайся фактов, но романтизируй эти чёртовы факты, насколько хватит воображения, переосмысливай их, украшай, возвышай. Джини всегда так делала, и это работало – в том смысле, что неизменно поднимало ей настроение и придавало сил. А иногда получалось вот как сейчас – судьба ухмылялась с добродушным злорадством: «Ну всё, дорогая, допрыгалась! А если ты у меня в эту сраную лотерею выиграешь? Посмотрим, как ты тогда запоёшь!»

На событийном уровне ухмылка судьбы выглядела как внезапное появление на сайте недвижимости очень дешёвой квартиры в центре. Как и следовало ожидать, совершенно ужасной. Зато без гонорара агенству, договор напрямую с хозяевами. И дозвонилась им с первой попытки. И позвали смотреть сегодня же, не откладывая. И балкон. Какой здесь балкон!

Хозяева произвели на Джини примерно такое же впечатление как квартира. На первый взгляд, ужас кромешный, на второй – ладно, не такой уж кромешный, на третий – да нормальные чуваки. Не крепко сбитая тётка с плотно сжатым ртом-скобкой и несгибаемым намерением оставить тебе под залог на хранение весь нажитый несколькими поколениями её предшественниц хлам, не алкаш, который забудет о договоре, как только пропьёт аванс, не холёный сорокалетний юноша с бородой Артаксеркса, полагающий, что люди, достойные божественной привилегии регулярно пополнять его банковский счёт, непременно должны быть позитивными некурящими веганами – уже хорошо.

Хозяев было двое. Маленький старичок с благообразным тонким лицом, изъяснявшийся сиплым надорванным басом; с явно родного русского он почему-то всё время сбивался не на литовский, как многие местные, а то на какой-то незнакомый славянский[1], то на очень плохой английский; впрочем, во всех вариациях речь его была обильно украшена популярным в народе артиклем «бля». Второй, совсем молодой – его сын? внук? чем чёрт не шутит, любовник? смех смехом, но они всё время держались за руки, как детсадовцы на прогулке, честное слово, держались, так не бывает, нет! – в общем, плечистый громила баскетбольного роста с тёмным, почти шоколадным загаром и всклокоченной шевелюрой, не стриженой, минимум, год. Этот говорил тихим интеллигентным голосом и постоянно за что-нибудь извинялся. Иногда – просто так, ни за что.

– Да, бля, всё будет нормально, не брини[2], донт вори, – сипел старик. – Сада че сви бити, бля, добро[3]. Янг леди клевер энд бьютифул[4], ей, бля, у нас будет гут, вери гут!

– Извините его, – вкрадчивой скороговоркой частил громила, – он взволнован, я, собственно, тоже взволнован, мы оба рады, что на наше объявление сразу откликнулись именно вы; извините пожалуйста, ради бога, скажите, будет ли вам удобно подписать договор завтра после обеда? Но если вам нужно больше времени на обдумывание, вы его несомненно получите, извините мою торопливость, мы ни в коем случае не хотели бы как-то на вас давить.