Сказки нового Хельхейма

– Так вы и есть своя, – улыбнулся ей Михаил. – Плата ничего не меняет. Мы тут все помогаем друг другу. Вон Фортунатас всему дому оплачивает центральное отопление, просто так, потому что может. Ему такие расходы – раз плюнуть, а остальным – тяжело.

– А Фортунатас это кто? – удивилась Джини.

– Наш нейбор[55] из второй, бля, квартиры. Велики песник[56], – ответил Юджин с таким насмешливым уважением, что Джини подумала: ясно, небось популярный эстрадный певец.

– Поэт, – огорошил её Михаил. – Очень хороший, никому не известный. Но он сам не хочет известности. Даже книги свои не печатает, хотя мог бы все магазины завалить тиражами. Фортунатас – миллионер.

– Миллионер? – удивилась Джини. – Серьёзно? В этом доме живёт миллионер?

– Ну да, – кивнул Михаил. – А что тут такого? С каждым может случиться. Фортунатас уже давно, лет пятнадцать назад придумал с приятелем бизнес, как сейчас говорят, «старт-ап». Что-то там в интернете, мы не вникали. Факт, что оба озолотились. Приятель до сих пор этим бизнесом занимается, а Фортунатас на проценты живёт. Ещё познакомитесь. Он отличный. Пьёт, правда, с утра до вечера. Но у него уважительная причина. Фортунатас для друга пьёт.

– Это как? – растерялась Джини.

– Вы извините, я точно не знаю, – вздохнул Михаил. – Но когда Фортунатас в достаточной степени пьян, рядом с ним появляется друг. То ли придуманный, то ли из зеркала выходит двойник. Факт, что друг есть, когда Фортунатас как следует выпьет. А на трезвую голову друга нет. Поэтому Фортунатас не просыхает: другу очень нравится быть.

– Вы же не шутите? – спросила Джини. И сама же себе ответила: – Да, похоже, не шутите. Ну вы развлекаетесь тут!

– Это, бля, точно экзектли, – подтвердил Юджин. – Не досађујемо се[57].

Отошёл, приоткрыл балконную дверь и повернулся, сияя улыбкой:

– Коначно![58] Можно, бля, на воздухе посидеть.

Джини вышла на балкон и ахнула, хотя заранее была готова к странностям и чудесам. Но к такому не подготовишься, даже если бы Диоскуры сказали заранее, что снаружи её ждёт молочно-белое небо и какая-то вызывающе чёрная по контрасту с ним, почти непроницаемая темнота. Это выглядело так, словно их ночной двор накрыли гигантским бумажным стаканом, и сверху, ничего не освещая, белеет его огромное дно.

Под этим стаканом было тепло, даже, пожалуй, жарко. И воздух пах чем-то чужим, незнакомым, нездешним, как в тропиках, или скорей, в закрытом павильоне с тропическими растениями и искусственным климатом, созданным специально для них.

– Так не бывает, – наконец сказала Джини. – Чёрт знает что! Не просто тёплая ночь, не осень с кленовыми листьями, а другая планета. Совсем!

– Так не бывает, конечно, – согласился с ней Михаил. – Даже у нас. Вы извините, пожалуйста. Это мы нарочно чёрт знает что во дворе устроили, чтобы вас удивить.

– А до сих пор, значит, было нечему удивляться, – вздохнула Джини и села на ловко подставленный Юджином табурет. Ноги у неё были даже не ватные, а какие-то жидкие, текли каждая в свою сторону, как две быстрых горных реки. Весь остальной организм в это время пытался решить, годится ли местный воздух для нормального человеческого дыхания, или всё-таки нет.

– Я имею в виду, так сильно вас удивить, чтобы всё остальное потом казалось не особенно удивительным, – объяснил Михаил. – Чтобы вам было с нами легко.

– Сатори, бля! – жизнерадостно вставил Юджин. – Бац, и сразу лайф из бьютифул[59]. Заувек![60]

Весна, зима, осень

После заключения лучшего за всю свою жизнь договора – оплата аренды! рисунками! уиии! – подпольной квартирной выставки, инопланетных тропиков во дворе и вина, которое Диоскуры, прикончив её бутылку, доставали из каких-то потаённых карманов, сперва Юджин, а потом Михаил, Джини проспала часов десять. Проснулась безмятежно, по-детски счастливой, вместо похмелья – сладкий туман, деликатно стирающий границы между явью и сновидением: что было взаправду, а что приснилось, сама решай. Или, чёрт с тобой, не решай, пусть будет, как будет, разберёмся потом. Однако новый договор аренды, составленный по настоянию Михаила (вам же так будет спокойней, – сказал он, и был совершенно прав), лежал на столе. Там тёмно-синим по белому, литовскими и русскими буквами было написано: «три рисунка любого качества в качестве месячной арендной платы». От этих слов Джини хотелось визжать от счастья, хохотать, рыдать и плясать, но она просто сделала себе кофе в смешной дурацкой машинке. Вкус тоже был смешной и дурацкий, в безмятежном тумане, который достался ей вместо похмелья, самое то.

В холодильнике было шаром покати. Джини решила выйти проверить, не объявилась ли Тома. Самое время сбегать в её магазин. Или хотя бы в обычный. А то какой-то я совсем уж голодный художник, – весело думала Джини, стоя под душем. – Так не годится. Дурацкий культурный штамп!