Сказки нового Хельхейма

Восемь картинок-подарков были, как оказалось, готовы. Вообще-то Джини планировала с утра посмотреть на них свежим взглядом и довести до ума, но свежий взгляд неожиданно одобрил работу и велел оставить, как есть. Теперь её грызли сомнения: а я никого не забыла? Это ещё можно исправить. Времени куча, и руки чешутся, им понравилось бесстрашно и безответственно рисовать. Считала, загибая пальцы: два Диоскура, Артур, Тома, Магда, Рута-лисичка, немец с грибными башнями, Фортунатас-миллионер. Восемь картинок на восемь квартир, моя девятая и последняя… Так, стоп. Диоскуры же, вроде, вместе живут. Получается, есть ещё кто-то. Или одна квартира в доме пустует? Обидно, если сосед останется без подарка только потому, что не успел попасться мне на глаза.

Решила позвонить Диоскурам, расспросить про число квартир и жильцов. Но Михаил успел первым и, многословно извинившись раз двадцать, что звонит так рано, сказал, что им с братом вот просто ужас как хочется, не дожидаясь вечера, увидеть, как у неё получились башни-грибы. Джини ответила: «приходите», – и бросилась прятать подарки. Чтобы вечером был сюрприз.

Диоскуры явились при полном параде. То есть, при полном параде был Юджин, одетый с иголочки, как для съёмок в британском детективном сериале, где ему досталась роль одного из гостей поместья – кепи, кашемировый шарф, твидовое пальто. А Михаил – ну, тоже в каком-то смысле нарядный. В летнем льняном костюме, закутанный в вызывающе розовый плед. Но вдумчиво насладиться их красотой лэндлорды Джини не дали. Михаил, ни разу не извинившись, спросил: «Вы уже видели?» – а Юджин скомандовал: «Гоу одмах[65] на балкон!»

Джини даже пальто не набросила, привыкла, что все мистические происшествия в этом дворе удачно дополняются нештатным контрабандным теплом. Но выскочив на балкон, натурально почти задохнулась, такой там был лютый мороз.

– Ужас какой! – наконец выдохнула она.

– Абсолютли, – подтвердил Юджин. – Није баш топло[66], бля.

– Зато красотища невероятная, – сказал Михаил, кутая Джини в плед, который она вчера здесь забыла. Молодец, что сообразил.

Плед не то чтобы сильно помог, но всё-таки с ним стало лучше. Настолько, что Джини смогла оглядеться и оценить красоту окружающего пейзажа. Так радикально этот двор ещё не менялся; собственно, двора вовсе не было, дом внезапно оказался посреди замёрзшего моря, его окружали застывшие волны причудливой формы, почти невозможно поверить, что это просто замороженная вода. Чуть поодаль стояли вмёрзшие в лёд ветхий стол и несколько стульев – всё, что осталось от их двора. Но самым поразительным было небо – разноцветное, яркое, словно там встретились радуга и северное сияние. И вместе зажгли.

– Это что вообще у нас происходит? – наконец спросила Джини. И не дожидаясь ответа, вздохнула: – Невозможно рисовать в такой холод. Но может быть, это видно в окно?

– Ово је[67], бля, шторбесс килану, – ответил Юджин таким тоном, словно диковинное название всё объясняет. А, понятно, шторбесс килану, чего тут не понимать.

– Конечно видно, – сказал Михаил. – У вас же все окна во двор выходят. Идите в тепло скорее! Не надо вам на морозе стоять.

Его слова вернули Джини способность двигаться, утраченную было от холода и неожиданности. Она пулей влетела в дом. Диоскуры за ней не последовали, остались любоваться пейзажем; ладно, они взрослые люди, имеют полное право погибать на морозе. Или не погибать.

В тепле Джини быстро пришла в себя, нажала кнопку кофейной машины и метнулась в комнату за альбомом… нет, за акрилом и маленькими холстами. Ясно, что такое небо надо рисовать сразу в цвете, что тут сделаешь карандашом.

Про кофе забыла, конечно. И про Диоскуров, оставшихся на балконе. Вообще обо всём. Это небо, это чёртово невозможное небо. В мире вообще не бывает таких цветов!

– У вас кофе остыл, – сочувственно сказал диоскур Михаил.

– Тavo kava, бля, atšalo[68], – Юджин внезапно перешёл на литовский. То ли от эстетического потрясения, то ли просто решил, что лексикон пора расширять.

– Небо не удаётся, – пожаловалась им Джини. – Близко, а всё равно не то.

– Удаётся, – предсказуемо утешил её Михаил. И, подумав, добавил: – Чтобы цвета совсем идеально совпали, краски надо покупать в той реальности, которую вы сейчас стараетесь нарисовать. А я совсем не уверен, что тут есть магазины. И вообще хоть какая-то жизнь.

– Рутка, бля, пипл не воли[69], – ухмыльнулся Юджин.

– Да ладно тебе, – укоризненно сказал Михаил.

– Ну, нека тако буде[70], – пожал плечами Юджин. – Рутка лав пипл! Но не вери, бля, мач.

– Вы его извините, – вздохнул Михаил. – Юджин просто так, для смеху говорит. Нормально всё с Рутой, она не человеконенавистница, даже не мизантроп. Просто работает в школе и к концу каждого семестра очень устаёт от, скажем так, чрезмерно активных проявлений органической жизни. Уверен, что именно её усталость порождает видения этой немилосердной ко всему живому ледяной красоты.

– Я когда-то ходила в криосауну, – вспомнила Джини. – Очень похожие ощущения. Там температура минус сто десять была!