Сказки про Ивана-Царевича и Иванушку-Дурачка

Иван смотрел на совершенно уже осоловевшего от водки старого бандита со смешанным чувством омерзения и любопытства. Что он там нес про страх? А ведь и в самом деле, если он чего-то и боится, то уж точно не того, что пугает меня или вообще любого нормального человека. С этим, наверное, и связано двойственное отношение нормальных людей к разбойникам или, как говорили в старину, к отпетым. Ненавидели за душегубство и лютость, но при этом восхищались удалью и бесстрашием. Все эти лихие пираты, мифические робингуды, неуловимые абреки и атаманы, да мало ли кто еще из этой же породы алчных негодяев, подлецов и садистов с легкостью вошли в романтический, а порой и в героический фольклор, в песни, в детские игры… В отличии от праведников, между прочим, память о которых только церковное предание и хранит. А народ, тем временем, глаз не может оторвать от этих безжалостных выродков, ставших хозяевами своего страха. Щуплый старик отвалился от столика и захрапел, откинув назад голову на морщинистой, как у черепахи, шее с резко выступающим кадыком. А чем, в сущности, отличаются от этих отпетых господа, прилегшие у Кремлевской стены, продолжал размышлять Иван. Общего много, очень много, но есть одно важное различие. Те, что под стеной, по горло обмаравшись в крови, сами боялись всего на свете. Вот и додумались транслировать страх целому народу от мала до велика, сделав из страха оружие массового поражения, а вместе с тем и самую охраняемую государственную тайну. Рядом с ними, с их беспредельной лютостью дядя Максим и впрямь выглядит почти романтическим разбойником. А мы так и живем, ожидая, что за нами когда-нибудь придут… Наш страх не живет сам по себе, он не имеет изначально определенной формы. Он таится внутри нас, и готов захватить любую территорию человеческой души, которую сам человек откроет для него. Вот оно, могучее оружие русской государственной власти, придумавшей сперва глухой русский застенок, потом русскую каторгу, а затем СИЗО и ГУЛАГ, то есть целую систему, смыслом которой является одно – страх. Кто из нас не боится избиения, унижения, пыток, мучительной и грязной смерти? Конечно, страх благотворен, как инстинкт самосохранения, это очевидно. Страх учит нас бояться угрозы для жизни, здоровья, бояться утраты имущества, позора, наконец. Но для настоящего русского страха этого мало. Особенностью и самым действенным орудием русского страха является тайна. Ты не знаешь, за что и когда тебя «возьмут», так же как не знаешь, кто и что с тобой сделает. Об этом не знают и не должны никогда узнать ни твои родственники, ни твои друзья, вообще никто. Когда у нас судили палачей? Да никогда! А если и «судили», то в тайне, неслышным росчерком пера. Просто, как говорил Иван Карамазов, одна гадина пожирала другую, вот и все. А страх оставался. И русское общество в целом тотально воспроизводит выработанный веками менталитет каждого из нас. Снаружи остров Буян с князем Гвидоном Салтановичем, Царевной Лебедью и тридцатью тремя богатырями, а в подвале княжеского терема – застенок. Снаружи великое государство или православная империя, а внутри – разгул бесовщины. Снаружи добропорядочный гражданин, обыватель, инженер, профессор, академик, маршал, которому Конституцией и законом гарантированы всевозможные права, но это не важно, потому что внутри – огромный русский страх. «Смело входили в чужие столицы, но возвращались в страхе в свою». Такова бесовская власть тайны. А вот на Западе со страхом дело обстоит по-другому. Если мы испокон веков героически загоняли наш страх в самые глухие подвалы нашего подсознания, то на Западе страх, его причина обозначается явно, нарочито или, как теперь принято говорить, карнавально. И это воспитывается с самого детства, с непривычно жестоких с нашей точки зрения сказок братьев Гримм, например. О благотворной силе страшных сказок очень хорошо написал Честертон, но в двадцатом веке западная культура обнажения, выведения наружу человеческого страха приобрела новые формы. Тут первой ласточкой был, конечно, психоанализ, но в середине века этот карнавал получил тотальное и классическое воплощение в виде немецкого фашизма с его откровенной риторикой, ежеминутно подтверждаемой чудовищной практикой. И нечего удивляться тому восторгу, с которым взирали на Гитлера и его бесовский легион сотни миллионов людей во всем мире. Ведь им на блюдечке и даром преподносили первоклассный ужас… Да вот только повелители «страха и трепета» с незаконченным средним образованием не сообразили, что своими зверствами вытащили из нутра своих жертв еще больший ужас, высвободили такую энергию устрашения, рядом с которой атомная бомба кажется чем-то не только допустимым, но прямо-таки обыденным. И эта энергия мигом стерла доморощенных магов в порошок вместе с их городами и весями. А заодно и с миллионами потрясенных ими людей… Задремывая под стук колес, Иван собрался ложиться, но перед этим вынул из кармана пиджака бумажник, повертел в руках, не зная, куда его пристроить, а потом засунул под подушку, чтобы не вводить старого вора во искушение.