Сказки-секунды. Высматривая мага (СИ)

Здесь, в окружении разрухи и серого городского неба она казалась себе слишком лёгкой, тонкой, слабой, чтобы суметь вырастить этот кактус. Она не цветовод, она ремесленник. Её дело — камни, овальные, круглые или плоские, большие и маленькие, которые она обтачивает, сверлит, обезжиривает и лакирует, а потом превращает в узорные бляшки, пряжки и серёжки. Её дело сохнет на широком подоконнике, продолжении огромного стола, в её кабинете на третьем этаже маленького белого дома. Её дело сохнет, пока она дышит пылью и супом в шумной тишине, в которой, кажется, различает дыхание своего кактуса…

Мысли прервались. Рояль наконец выпустил из себя ноты. Дзынь-дили-дон. И она испугалась, позабыв о камнях и кактусах, замерев, слушая не ушами, а глазами, которые вместо занавеса видели Тараську. Вот она склонилась над клавиатурой, вот нажала педаль, вот играет — не только руками, но будто всем телом. Но вот отчего-то перестала, упёрлась лбом в деку и… плачет?..

— Тарася! Тася! — крикнула она, врываясь на сцену по ту сторону кулис. Таисия сидела вполоборота к роялю, всхлипывая, глядя в пустой зал. Рита подошла и опасливо обняла её за плечи.

— Не будет концерта, — деревянно сказала Таисия. — Нет.

— Поехали домой. Поехали домой, моя хорошая.

В квартире Рита уложила её в постель, а сама села рядом, гладя её руки, заглядывая в лицо и боясь о чём-то спросить.

На следующий день Тараська исчезла опять и не вернулась ни к вечеру, ни назавтра, ни через сутки. Рите казалось, она сойдёт с ума.

— Звони в полицию, — жёстко сказала Анна. — Сейчас же.

***

— Я — не знаю — как — обращаться — с детьми! — крикнул сержант, едва хлопнула дверь. После Тараська слышала другие вопли, потом громкий голос начальника отделения. За стеной стучали ящики стола, дверцы шкафчиков, оконные створки. Уходили, приходили, говорили люди. А она сидела по другую сторону стены на красном стуле, глядя в высокое, в потёках дождя, окно.

Пересечения улиц, клумбы, весенние деревья, дороги, голуби. Голуби гулькали, взмахивали крыльями и улетали, а Тая глядела вдаль, глубже и глубже окунаясь в оцепенение.

Она вышла из задумчивости лишь однажды: соскочила со стула и подкралась к двери. Медленно положила ладонь на ручку, попробовала повернуть… Закрыто. Нажала сильней, толкнула дверь изо всей силы, но только ушибла плечо.

Рита. Рита, забери меня, подумала Таська. Забери меня, пожалуйста.

Найди меня, Рита.

На часах была уже половина восьмого, когда в комнату с красным стулом вошёл знакомый сержант.

— Ну что, бутузка, утихомирилась? Есть хочешь? — весело и без обиды спросил он. — А мне из-за тебя влетело! Ох как влетело! Мала пчела, а жалит крепко… Ешь!

Не ответив поймавшему её сержанту, она накинулась на мокрую гречневую кашу с хрустящими котлетами. По-столовски, по-детдомовски, очень знакомо на вкус. Знакомо и…

Она уже и забыла — каково это: казённая еда. Словно жуёшь ежа или ковёр. Словно жизнь серая и липкая, как каша. Словно есть только оконное стекло, а мира за ним нет. Картинка. Видимость.

Она вспомнила свою кровать, в самом углу, вдоль серого окна. Синее покрывало с узором из шишек, старое фортепиано в актовом зале, ноты, спрятанные под матрасом, сворованные из кабинета музыки. Дежурства по кухне. Обгрызенные карандаши и коробки сухих красок. Бумажные снежинки на двери спальни. Букет тюльпанов — один на всех девчонок — на подоконнике, в зелёной коробке из-под сока. Деревянный ящичек «Почта доверия», в который она, Таисия Иванова, не написала и не положила ни единого письма за все годы… Помидоры однажды на завтрак, пальцы в томатном соке, помидорные семечки, рыжие пятна на штанах, белый кафель… Длинные коридоры. Длинные душные ночи.

Дверь спальни, открывшаяся в один прекрасный день, и тёмно-рыжая испуганная женщина на пороге. Маргарита Александровна, шепнула ей воспитательница. Хочет с тобой познакомиться.

И дальше, дальше, тёмно-рыжее солнце, и картинка за стеклом медленно обращалась в мир.

Одной-единственной ложки гречки хватило, чтобы пережить заново всю жизнь: от серого окна до рыжего солнца.

— Ри-ита! — протяжно взвыла Тараська и зарыдала, капая слезами в пустую тарелку.

***

Она проплакала весь вечер, всю ночь, а к утру, измученная, уставшая, уснула тяжело и крепко. Снилось всё то же: покрывало в синих шишках, помидоры, измятые нотные листы. Тараська дёргалась во сне, всхлипывала, кричала. Ей вкололи снотворное, и она кубарем упала в беспробудные кошмары. Проснулась только на следующий день, оттого, что кто-то неуверенно перебирал её волосы. Она не открывала глаз, прислушиваясь.

Чужие пальцы прошлись по лбу, едва ощутимо погладили щёку, замерли. Было очень тихо и солнечно сквозь закрытые веки.

— Тараська?..

— Рита? — выдохнула она шёпотом, не сменяя пошевелиться. — Рита?..

— Это я…

Тараська сжалась в комок, щеночком или клубочком пряжи, и Маргарита баюкала её, прижав к себе, пока не вошёл начальник отделения и не спросил негромко:

— Маргарита Александровна, ваша?

Зажмурившись, сжавшись, не дыша, Тая ждала ответ.

— Моя.

Александра-находка

Первый день