Сказки-секунды. Высматривая мага (СИ)

Ванильный йогурт — новичок. Он ещё не спрятал в свою упаковку ни картинок, ни запахов, ни дорог. Он вошёл в список сегодня, сейчас. Вот сейчас, в момент, когда Марика сказала дождю о том, что любит пить. Пока глоток холодного йогурта — это только ночная окраинная Москва, огоньки машин, подземный переход, глубокие лужи и дождь, дождь, дождь… Но в нём есть что-то ещё… Есть что-то ещё…

Марика миновала переход, остановилась у автобусной остановки и открыла крышечку ещё раз. Густой, сладкий, ванильный запах, потом и вкус… Ну же, что это? Дразнящее память робкое прикосновение… Что-то давнее. Плитки под ногами, как крекер. Свет пятилампового фонаря — разбегается по сугробам. Киоск около ограды из зелёных прутьев. Что-то мягкое, белое, липкое в блестящем серебристом фантике. Коричневая глазурь и сливочная снежная мякоть. По губам, по рукам, на воротничок…

Ванильный глазированный сырок из самого-самого детства.

Марика делает ещё один глоток и теперь знает наверняка: йогурт — это вкус детства, самого-самого. Ядрышка детства — радостного, твёрдого, окружённого нежностью, — как сердцевина глазированного сырка.

Лючка

Её квартира смотрела на кафе. Окна в окна. Её дом был островком старых рябиновых дворов сирени и высокой травы. Её дом стоял буквой Г, крыльями-стенами сберегая старый рябиновый двор. Вокруг росли многоэтажки, окраина города отдалялась и отдалялась, и в конце концов Лючкин дом оказался почти в центре, чужой, маленький, желанный. Вечером светились её окна, такие деревенские и домашние, что люди думали: вот за этими шторами пекут тёплые пироги с ягодным вареньем, здесь живёт рыжий кот Евграф, тут ему лениво ловить мышей, а их и нет.

А Лючка ничего не думала. Лючка просто жила в своей квартире-осколке, дружила с соседями, любила кота и пекла не ягодные пироги, а шарлотки с чем попало и с чем угодно, кроме яблок. Яблоня тоже росла в крошечном дворе под окном, с кислыми зелёными яблоками. Если бы Лючка захотела, она бы могла рвать их с балкона. Но яблоки были ядовитые, в яблоках жила таблица Менделеева, ведь яблоня росла в пыльном городе против кафе.

Кафе тоже светилось вечерами, с девяти до полуночи. Потом — закрывалось. Окна глядели в окна, Лючка глядела на разодетых дам, мадам и месье. Это было так забавно: они, все эти люди, думали, что, забравшись в кабинку, остались одни, замкнулись в скорлупки с уютным полумраком, вежливым официантом и фортепианной музыкой. А Лючка видела их, видела, как они накалывают на вилку гуляш, наматывают пасту, осторожно помешивают грибной крем-суп.

Это было как кино, одна и та же серия и разные актёры. Лючка усаживалась у окна, пощипывала кусочки шарлотки, поглаживала Евграфа, покусывала карандаш, по-старинке от руки редактируя технический перевод.

Если бы кто-то посмотрел на неё с улицы, с её любимого рябинового двора, увидел бы её, беленькую бледную, молодую и худую, за толстой тетрадью и тонкими стёклами. А если бы вдруг очнулись мадам из кафе — глянули бы, как на картину в раме из яблок и ветвей: бледная беленькая Лючка-колючка, Лючка-колокольчик, мечтательно зажавшая карандаш. Жена смотрителя маяка.

Кораблик солнца

Стеклянная комната

Он и сам не понял, как попал в число «неблагонадёжных». Это удручало. Тотальный контроль, прогулки по расписанию, невозможность пропустить ни музыку, ни школу и, конечно же, редкие, чрезвычайно редкие и только по согласованию с куратором визиты Эм. И вообще, с ней пока вовсе, видимо, придётся проститься: вчера всем пятерым ясно дали понять, что пару-тройку недель они вряд ли попадут за пределы корпуса.

Воскресное утро вышло сумбурным: сбор вещей, подписка бумажек о переселении, о согласии на переселение (будто кто-то спрашивал!..), о сроках переселения… Потом — беготня с сумкой по недостроенному громадному зданию, которое от и до не знала даже директор. Да и как можно ориентироваться в этом переплетении корпусов, коридоров, лужаек и кухонь, когда оно ещё и не спроектировано до конца? На том, чтобы воспитанников заселили в новое здание уже сейчас, настояла, кстати, именно она. Либерта, или Либа, — по-настоящему Лилия Борисовна. Но прозвище Либерта подходило ей как нельзя лучше: либеральная, демократичная, едва за сорок, на вид — словно девчонка. Вопреки ожиданиям и внешней хрупкости, пока ей вполне удавалось держать в узде всех обитателей этого хаотичного строения, обеспечивая их едой, бытовыми принадлежностями и — с самого первого дня! — неизменными школьными уроками.

За этими мыслями Адольф одолел половину пути до новой комнаты. В отличие от прежней, она располагалась не в глубине, а в только что отстроенном крыле, и окна, несмотря на «неблагонадёжность» будущих жильцов, выходили на проспект.

Когда он поднялся на третий этаж и, волоча за собой сумку, миновал балконный коридор вдоль балетного корпуса, оказалось, он прибыл первым. По крайней мере, дверь блока была заперта, и замок ещё блестел смазкой. Дольф отпер её новеньким блестящим ключом (надо бы посадить на брелок) и вошёл в холл.