Сказки-секунды. Высматривая мага (СИ)

Аля наморщила лоб, вспоминая полного, круглого, невысокого человека в подслеповатых совиных очках и сером пальто в мелкую клетку. Но вместо его образа перед глазами почему-то встала Нора — тонкая, строгая, замкнутая. Интересно, какая она сейчас? Когда Алька переехала в лицейский интернат, Норе было семнадцать. Теперь семнадцать самой Але. Значит, Норе уже почти двадцать три. Узнала бы она в нынешней Альке прежнюю, растрёпанную и задиристую Александру? Наверное, нет. Аля и сама не могла поверить, что когда-то была той двенадцатилеткой, охотившейся за цветными флакончиками и боготворившей свою молчаливую и резкую приютскую соседку.

Ещё более туманным ей казалось время, проведённое с Ритой. В те тёплые и сырые месяцы ранней весны на неё словно надели очки с туманными стёклами, и размытая жизнь запахла сахаром, домашними плюшками и стиральным порошком. Но потом, позже, уходить от Риты было почти не жалко. Не жальче, чем расставаться с Норой в чужой интернатской комнате.

Итак, журналист… Что он написал на этот раз?..

И, словно утром, сообщение оказалось неожиданным. В нём был далёкий привет от далёкого человека — лицейской учительницы географии. Совершенно случайно и здорово до того, что сложно было сдержать улыбку. И теперь Аля улыбалась, сидя за своим почерневшим от карандашных разводов столом, после сложного суетливого и неудовлетворённого дня, так чудесно окантованного двумя дорогими людьми.

Кое-что о девочках

Марика

— Я люблю пить, — сказала Марика дождю. — Люблю!

И рассмеялась. Ледяные пальцы сжимали коробочку ванильного йогурта, бахрома по краю платка развевалась по ветру, а московские огни расплывались перед глазами из-за отрывистых капель дождя.

Спускаясь в подземный переход, Марика вдруг подумала, как странно прозвучали её слова: «люблю пить». Словно о спиртном. Усмехнулась.

Нет, она говорила о другом. Об апельсиновом соке, ванильном йогурте, сладком чае или клюквенном морсе…

Чёрный горький кофе — по утрам. Никакого сахара, и, конечно, без молока. Горький, крепкий, горячий, тёмно-коричневый в очень белой кружке. Ему в компанию — бутерброд с колбасой или сыром, разогретый в микроволновке до хрустящей корочки. Или — пирожное-картошка, с посыпкой или густым шоколадным сиропом сверху. Не торопясь, глоток за глоточком. Идеальный завтрак.

Сок — апельсиновый, грейпфрутовый, а лучше — цитрусовый микс, — по дороге. По бесконечной жаркой летней или солнечной весенней дороге. Сладкий, с кислинкой, с горчинкой, с мякотью, хранящий в своём вкусе сотни улиц, маршрутов и троп. Послевкусие на языке, утолённая жажда, долгожданная прохлада зала метро после долгого пешего пути по горячему асфальту. Люди в фонтанах, брусчатка, солнечные брызги по стёклам, тень и лавочки летних кафе, лужицы и поребрики, карты и движения наугад по целому миру вмещаются в литровую оранжевую картонную коробку. Она манит Марику; всякий раз она обещает новые одинокие приключения…

Сладкий чай — это если болит голова. Ох, как сладко, покончив с делами, наконец позволить головной боли заполнить тебя, уступить ей, сказать: да, дорогая, вот время и для тебя. БолИ. Сейчас я выпью таблетку, потом — чай, а потом — лягу спать, и буду долго засыпать из-за тебя, мучиться и переворачивать подушки, но с утра ты уйдёшь, и мне будет радостно вдвойне. В слабенький жёлтый чай ложка за ложкой прыгает крупный сахар, ложка стучит о кружку, и чай даже пахнуть начинает иначе — сладостью. Глоток — и в горле, и внутри становится тепло, ласково, спокойно. Сладкий чай — это откуда-то из детства, из твёрдых маковых сушек, белых пиал с жёлтыми узорами, карамелек и булочек с повидлом и ломтиками сыра.

Кефир с мятными пряниками… О, этого Марика ждёт весь день, это маленькая вечерняя награда, это несколько минут (а то и часов, до глубокой ночи) спокойствия, тишины, мятного привкуса и жирного белого кефира. Пряники осыпаются мягкими большими крошками, прямо в кружку, и мокрые крошки напитываются кефиром, мягчеют, кислеют… Кефир холодный и свежий, кружку можно прижать к горячему лбу, и останутся влажные прохладные капли. Марика любит ощущать это, но не слишком любит вспоминать. Мокрые пряничные крошки — это дом, домашние вечера за задёрнутыми шторами, мягкие мамины руки.

Морс из клюквы тоже пахнет домом. Крупная, искусственная клюква, почти безвкусная после того, как её замораживали и размораживали, наверное, десятки раз. Но, разварившись в кипятке, выпустив в воду свои розовые семечки, сморщившись и раскрывшись, она не только меняет вкус. Она пахнет, она звучит по-другому. Летом, лесом, лугом, болотом, закатом, холмами. А ещё — нагретой плитой, розовыми каплями на салатовом кафельном фартуке, на руках, на белой футболке; вечером за окном, сырниками с курагой, вертящейся рядом сестрёнкой. Клюквенный морс, горячий или остывший, с мякотью, с раздавленными ягодами, иногда такой густой, что можно пить ложкой…