Сказки Старой Эль

Он тогда здорово помахал лопатой, шаг за шагом вгрызаясь ее крепким деревянным языком в блестящий на солнце и уже немного осевший под его лучами сугроб. Гвен весь вымок и готов был снять не только овчинный жилет, но и льняную рубаху и остаться в одних штанах и рукавицах, но ему было жаль останавливаться даже на мгновение, он шёл и шёл, врубаясь в рыхлый снег, скидывал его через плечо и двигался дальше, размеренно поднимая и опуская лопату, утирал пот шапкой, сдвигал ее на затылок и снова резким уже выверенным движением вонзал лопату в белое сверкающее крошево. Руки и плечи мальчика-переплётчика наливались болью и силой, спина гудела, но ноги упрямо выверяли шаги. Он пробил тропу в снежном заносе и, оперевшись на лопату, смотрел, как дорога сбегает по холмам вниз в долину. Там ее уже не сильно замело, можно было пройти. С посохом так вообще легко.

Юноша повёл плечами – зябко стало стоять в снежной колее со взмокшей шеей и прилипшей к спине рубашкой. Он бросил последний взгляд на холмы и золотисто-алую полоску солнца, скатившегося за их вершины, и зашагал обратно к замку, вскинув тяжелую лопату на ноющее плечо.

Привратник ждал его. Молча протянул глиняную кружку с тёплым пряным питьём, Гвен пил, с каждым тягучим глотком принимая в себя силу и живое, душистое тепло, язык щекотали привычные имбирь и корица, но, сдаётся, старик положил не только их. Он вернул кружку, благодарно и застенчиво кивнув. Хозяин так же молча отставил ее, а потом попросил показать руки. Гвен торопливо стянул рукавицы. Под тонкой кожей налились прозрачно-белые пузыри.

– Я давно не держал в руках ничего тяжелее молотка да шила, – сказал юноша, переминаясь с ноги на ногу. – В деревнях всё больше починка требовалась – подлатать там, обувь поправить, а то и договор составить или домовую книгу переписать.

– Ничего. У меня есть мазь. Каждый год делаю, хотя уж забыли мои ладони, как рукоять меча выкраивает их под себя. Даже самого первого, тренировочного, деревянного. Я был, наверно, вдвое младше тебя, когда отец дал мне его…

Привратник держал его руки в своих, но смотрел мимо – в далёкую даль минувших лет. Лицо его наполовину скрывал капюшон неизменного плаща, такого ветхого, что, казалось, его сшила из лоскутов сама госпожа Вечность. Серый, как полотно дорог, прошитый чёрными нитками, с зелёными и бурыми заплатами – словно холмы и болота оставили на нём свой след. Ткань мягко струилась, подобно мантии какого-либо вельможи, и, видимо, была очень прочной – края, волочащиеся по земле, нисколько не обтрепались, да и из швов не торчало ни нитки.

– Верный глаз у тебя, парень, – сказал старик с тихой усмешкой. – Идём к очагу.

Мазь в глиняном крохотном горшочке, заткнутом резной дубовой пробкой поверх льняной тряпицы, приятно пахла травами и ложилась жирными жёлтыми пятнами, Гвен уловил запах календулы, лёгкий хвойный аромат и незнакомый горьковатый шлейф, тянущийся за каждым мазком.

– Нравится? – голос привратника звучал неожиданно мягко. – Не пытайся угадать, что там. Некоторые травы не растут здесь, мне их Марта из долины приносит. И масло – тоже её подарок. Дорогое оно, диковинное, собирает по капле из хозяйкиных запасов.

Марта! Так вот как её зовут. Ту, что прибирала здесь, скоблила стол и мыла стены от копоти, запасла вдоволь сушёных ягод и грибов, а после, верно, принесла лук и морковь (в изобилии сваленные в подполе в ларях). Она, должно быть, давно приглядывает за стариком – сердобольная хлопотливая кумушка…

– Спасибо! – Гвен посмотрела на свои перевязанные плотными полосками ткани руки. – А снег-то я весь расчистил, пробил тропу к спуску в холмы, к нижним долинам, – радостно закончил он.

– Знаю, потрудился ты на славу. Засиделся со мной, да?

Старик-привратник, не торопясь, закрыл горшочек и убрал его на полку. Сел в своё кресло у огня. Зимний день отгорал, ставни были закрыты – видно, старик позаботился, поджидая его.

– Ну вот и разогнал молодую кровь. Завтра тяжко вставать будет, но ты вставай и иди.

– Куда же?

– За хворостом. Ты ведь приметил уже, что я дров не жалею, огонь горит всю ночь у меня, да не тлеет, а ярко пышет, резво пляшет. Привольно ему. Да вот кормить надо часто такого постояльца. Сходишь?

– Конечно!

– В новое место пойдёшь. Тебе незнакомое. Я тебя не на западную дорогу нынче пошлю, а на восточную.

«На ту, что забирает от сторожки всё вправо и вправо, петляет среди серых валунов и кустов шиповника, сейчас укрытых снегом по самые макушки».

– Посох мой возьмёшь и пойдёшь. И корзину, там в сенях, на крючке висит. Не тревожься, в сугробах недолго вязнуть будешь. Выйдешь к ущелью, там снег редко ложится. Тихим лазом зовётся оно…

Юноша слушал завороженно.

– А куда ведёт?

– Вот и посмотришь, – глаза старика под капюшоном лукаво блеснули в отсветах огня. – Если сумеешь пройти.