Сказки тесного мира

Какая-то мало кому знакомая, очень милая девушка, сочувственно поглядывая на Рогова, отошла от компании и решила продолжить поиски в некотором отдалении.

Вдруг, испуганно вскрикнув, она выпрямилась и несмышлёной козочкой отпрянула от места, над которым только что наклонилась. Вскочив на ноги, Рогов с криком: “Нашла?!”, ринулся к девушке. Та испугалась ещё больше. С опаской глядя на Рогова, она молча указала на свою находку. Присев на корточки, Иван извлёк из-под слоя листьев череп.

– Нашла, нашла, – твердил он, удивлённо глядя на девушку, – нашла... Как тебя зовут? – Иван смотрел только на девушку.

– Женя, – приходя в себя, произнесла она и поправила русые волосы, упавшие на глаза.

– Женя... Женя...– твердил он, словно запоминая.

Неожиданно Рогов умолк и поражённо уставился на то, что держал в руке. Первое, что он испытал, было сотрясение мозга. Точнее, сотрясение окружающего мира в глазах. Как будто кто-то взял в руки мозг, вместе с глазами, и сильно тряхнул, отчего картинка как бы качнулась.

Рогов держал в руке найденный Женей, очень похожий на тот, что нашел он, но абсолютно безрогий череп! На месте рога во лбу темнело неровное отверстие диаметром около трёх сантиметров.

– Это не тот! – вырвалось у Рогова.

Эхо растаяло. В лесу повисла тишина. Нет, это глупо – тишина повисла... Что она – нос? Чего это она вдруг повисла?.. Просто стало очень тихо, и всё.

Таким тихим может быть, пожалуй только висельник. Или утопленник. Хотя, какой утопленник в лесу, – скорей уж висельник. Представляете? В лесу. В тишине. В гробовой. Да нет, всё это бред, и тишина не похожа ни на какого висельника. И на нос она не похожа.

В общем, молчали люди, находившиеся в лесу, природа же, своим чередом, частично отходила ко сну – частично же, наоборот, просыпалась. То есть, худо-бедно звучала. Вот ещё тоже: худо-бедно. Откуда берутся такие обороты? Нам бы такую бедность: сверчки, птицы, шорохи, шелест, потрескивания. Но в тишине. А может тишина – это отсутствие звуков, связанных с человеком? Скажем, урчание кошки в тёмной комнате – это тишина или шум?

– Это что... был жеребёнок?..– наивно изрекла директриса. Именно изрекла. В тишине. Теперь уж похожей не только на нос, но и на член.

Все молча смотрели на Рогова. Иван насчитал около десятка разных выражений на лицах.

Скорчив нелепую рожу, клоунски захохотав дурным голосом и прокричав: “Шутка!!”, Рогов подпрыгнул на одной ноге (задрав другую), размахнулся и высоко зашвырнул череп, он прошелестел по ветвям и листьям и глухо шлёпнулся неподалёку.

Сам же Рогов, подбежав к костру, несколько неловко через него сиганул, поскользнулся на листьях, чуть не упал, но устоял, ещё раз опереточно захохотал, схватил бутылку вина, картинным киношным движением взболтнул, а потом жадно и надолго приник губами к горлышку.

Постепенно все расслабились: ещё выпили, перекусили, спели несколько песен под гитару, попрыгали через костёр, посплетничали...

О происшествии почти позабыли...

Стемнело.

Когда Женя ушла от жаркого костра поближе к тёмной прохладе леса, она вдруг увидела Рогова, который переходил от дерева к дереву и оставлял на коре зарубки перочинным ножом.

Заметив девушку, Иван сначала нахмурился, а потом улыбнулся.

"ТРОЛЛЕЙБУСНЫЙ ПАРК"

демонологическая

Однажды зимою, в час ночи, холодной и пасмурной, в Москве, в непосредственной близости от троллейбусного парка N, заблудился один гражданин. Был он высок, крепок, чёрные усы, густо свисающие по краям, придавали его лицу нагловатое украинско-казачье выражение, волосы же особенной густотой не отличались.

Фамилия человека была – Пудов.

Одет он был бедно и не по сезону, отчего дрожал как работающий сверхурочно компрессор.

Лет Пудову исполнилось тридцать, звали его Лаврентием Аристарховичем, и служил он актёром в одном малопосещаемом московском театре. Был Пудов женат, но отношения с женой не заладились. Да и не могли - выпивал Пудов излишне, а зарабатывал мало.

Казалось, жизненная неприкаянность должна была придавить Пудова тяжеленной гирей до полной ментальной недвижности, а между тем, взгляд Лаврентий Аристархович имел человека почти благополучного.

В этот ветреный вечер Пудов возвращался домой с не вполне удавшейся репетиции, за которой последовала более успешная и почти традиционная пьянка с доблестными осветителями вышеозначенной организации.

Держа в согнутых на манер американского жеста “о’кей”, окоченевших пальцах большой обветренной руки короткий окурок сигареты без фильтра, артист затянулся, зашипел от ожога, бросил тотчас рассыпавшийся фейерверком искр огонёк в темноту и сунул руки в карманы короткого условного пальто.

Потоптавшись на месте, Пудов сплюнул и ещё раз внимательно осмотрелся по сторонам. Места пролегали полузнакомые.

Вон та улица, едва освещённая уцелевшим фонарём, да и эти вот, уходящие в неведомую перспективу дома, мрачные и чрезмерно официальные, вызывали в памяти многочисленные нетрезвые прогулки по крепко спящему городу.

Беда была в том, что Пудов не помнил, как выйти к метро, а прохожие, как назло, не попадались.