Сказки тесного мира

Тусклые фонари отчётливо скрипели, качаясь под порывами переменчивого ветра. Кругом не было ни души. Пустая картонка из-под молока лихо перекатывалась по асфальту, издавая угловатый, вполне уличный звук, изящно соответствующий свинговому ритму освещения.

– Ззаррраза!.. – не зло молвил продрогший, начинающий трезветь Пудов и, решив ещё раз испытать судьбу, направился к перекрёстку, оставляя по правую руку ворота парка, набитого стадом спящих троллейбусов.

Подойдя к перекрёстку, Пудов понял, что начисто забыл, куда сворачивал в прошлый раз. Он остановился и смог вспомнить только, что не ходил прямо.

Две предыдущие попытки выбраться из хитросплетения переулков и подворотен, успеха не имели и неизменно приводили Пудова к парку. Продвигался Лаврентий оба раза одним маршрутом, упорно считая его верным, а теперь вот запамятовал: направо это или налево.

Решив отправиться прямо, Пудов немедленно вспомнил о камне-указателе из народных сказок, об Иване-царевиче, которого изображал на подмостках, представил себя гордо восседающим верхом на буланом коне, в шлеме, со щитом, глуповато, но радостно усмехнулся (понравилось) и быстро пересёк проезжую часть улицы.

Углубившись в тёмную кишку переулка, Пудов вдруг оробел. Представились ему там впереди разные неопределённые страхи, сердце зашлось, как на высоте, а ноги стали слабыми, словно низ у снежной бабы весной.

А тут ещё выскочила из-за туч луна и обблевала всё вокруг мёртвым светом. Заплакал ребёнок, засмеялся мужчина, послышался звон бокалов, кто-то тяжело вздохнул над самым ухом бедного Пудова.

Обернувшись, Лаврентий разглядел на ступеньках справа, метрах в шести, графически обозначенный светом подъезда, неподвижный силуэт какого-то зверя.

Судя по размерам, это была кошка или маленькая собака. Обойдя подъезд по безопасной дуге и упершись в стену дома, Пудов понял, что это не кошка сидит на ступеньках и не собака; он разглядел, что на ступеньках сидит гигантская крыса и, поблёскивая омерзительными каплями глаз, пристально смотрит на него, на Лаврентия Аристарховича Пудова. Ну это уж ни в какие ворота!..

Пудов содрогнулся от омерзения; Пудову стало на мгновение жарко. Он присел на корточки и, не отрывая взгляда от крысы, опустил руку к асфальту. Опустил – и по чистой случайности наткнулся пальцами на противно-влажный кирпич. Ни секунды не раздумывая, Пудов поднял его и что было сил швырнул. Зверь технично рванул прочь, а камень со звуком катастрофы ворвался в спящий и гулкий, как пещера, подъезд.

Наверху раздались голоса, хлопанье дверей и угрожающий топот нескольких пар тяжёлых мужских ног, сбегающих по лестницам. Пудов, хотя и опасаясь показаться невежливым, всё же предпочёл покинуть место событий. Первые несколько секунд он довольно смутно представлял себе маршрут и лишь тешил себя мыслью о согревании, которое неизбежно последует вскоре за столь энергично выполненными физическими упражнениями типа “бег”.

Бежал Пудов прямо и, поравнявшись с воротами троллейбусного парка, теперь оказавшимися слева, с удивлением подметил новую деталь: низенькая, почти незаметная ранее калитка, вырезанная в стальных крашеных жёлтым воротах, была приоткрыта. Шмыгнув в волшебную дверцу (если можно так сказать – шмыгнув – о слоне, улизнувшем от охотника в крепкую клеть зоопарка), Пудов прижался спиной к холодному металлу и затаился.

Сдержав дыхание, услыхал, что звуки погони, значительно не достигнув нужного места, благополучно прошли стороной. Вероятно, стало действительно жарко, ибо по лицу Лаврентия струился пот, а усы и волосы имели вид усов и волос, плохо высушенных полотенцем после парной.

Отдышавшись, Пудов решил осмотреться. Первым делом заглянул на огонёк в светящееся окошко сторожки, слева от ворот примыкающей к двухэтажному силикатно-кирпичному зданию администрации.

В сторожке было светло, относительно уютно, но совершенно безлюдно. Без видимой Пудовым причины сторож отсутствовал и на обозримой части территории.

Часть эта, правда, была невелика: до ближайшего ряда троллейбусов от силы метров десять-тринадцать, а дальше – никакой, собственно, территории, и, взобравшись на пожарную лестницу, Пудов обнаружил только ряды стоящих бок о бок троллейбусов. Их было невероятное множество и, геометрически расположенные, выглядели они величественно и вселяли ужас в натерпевшееся сердце артиста, никогда не видевшего столько единиц транспорта общего пользования одновременно. “Дьявольские колесницы на стоянке в Вальпургиеву ночь”, – витиевато и пафосно подумалось Пудову.

Чем дольше обозревал Пудов ряды демонических, как ему казалось, механизмов, тем яснее понимал, что отсюда не выбраться, что можно пытаться ещё много раз искать дорогу к метро, и всё равно выход будет один: к воротам этого чудовищного фатального стойла. А может быть Лаврентий просто устал и стал замерзать и именно поэтому смотрел на вещи столь дико и мрачно. Трудно сказать. И не нужно. Ибо всё, что ни будет сказано, станет лишь версией, предположением, – я ведь не Пудов и не могу знать достоверно, что он испытывал в тот момент.